Императоры Австрии и России, а также король Пруссии, — добавил он, — все трое говорили мне, что я глубоко заблуждался, когда верил тому, что они получали большие субсидии от Англии. Они утверждали, что на самом деле они никогда не получали больше половины той суммы, которую номинально они предполагали получить, из-за того, что удерживались деньги за перевозку грузов, за содержание скота в загоне и за ряд других предоставлявшихся услуг. Нередко большая часть субсидий выдавалась в виде товаров. Эти монархи были весьма недовольны поведением ваших министров. И я, не без оснований, склонен им верить.

Здесь, на острове, из-за скандальной скупости ваши министры противоречат собственной идее, которая заключалась в том, чтобы, по возможности, меньше говорили обо мне, в результате чего меня должны были все забыть. Но плохое обращение со мной и этот губернатор заставили всю Европу говорить обо мне. Губернатор ранее считал, что то, что происходит здесь, не будет известно в Европе. Он с таким же успехом мог бы попытаться затенить лучи солнца своей шляпой. По-прежнему в Европе есть миллионы людей, которые интересуются мной. Если бы ваши министры поступали мудро, то они бы предоставили мне полную свободу действий. Тогда бы это приукрасило скверный поступок ваших министров, не было бы столько жалоб с моей стороны и, в конце концов, с такими людьми, как Кокбэрн и Малькольм, моё пребывание здесь обошлось бы Лондону не более 15 или 16 тысяч фунтов стерлингов в год. Но у этого человека отвратительные манеры, коварный ум и злое сердце. Кокбэрн, по крайней мере, поступает прямо и искренне. Но этот человек, этот англичанин, о, Боже мой! Природа создала его злобным тюремщиком. Тот заместитель министра, несомненно, заявил лорду Батхерсту: «Я нашёл вашего человека!» У меня нет никаких сомнений в том, что NN был намерен сначала за счёт жестокого обращения заставить всех французов из моего окружения покинуть остров, а затем или вынудить меня покончить с собой, или полностью подчинить себе.

Если бы императоры Австрии и России, — продолжал Наполеон, — предложили мне деньги, то я бы не принял их. Я имел глупость отдаться в руки Джона Булля, и я обязан проглотить любую пилюлю, которую они могут приготовить для меня».

В ответ на моё скептическое замечание относительно правильности его предположения о вероятных намерениях тех, кто послал его на остров Святой Елены, Наполеон заявил: «Доктор, человек должен быть глупее последнего болвана, если он не понимает, что меня сослали сюда для того, чтобы покончить со мной.

Если бы я находился в Англии, — добавил Наполеон, — то я бы принимал очень мало посетителей и никогда бы не обсуждал политические темы: здесь я это делаю потому, что я нахожусь здесь, и потому, что со мной дурно обращаются. В Англии я бы занимался тем, что вёл бы спокойный образ жизни, иногда наслаждался обществом учёных, время от времени совершал прогулки верхом и затем читал книги и заканчивал историю моей жизни, а также воспитывал своего сына. Здесь недостаток книг сильно задерживает мою работу».

Наполеон сообщил мне, что губернатор прислал ответы на письма, которые были написаны о китайских вещах и о канонире; но он дал указание Бертрану не приносить их ему, пока он сам не попросит их.

Видел его ответ на речь лорда Батхерста, который начинался следующими словами: «Законопроект английского парламента не является ни законом, ни судебным решением» и продолжался сравнением законопроекта с изгнанием из Древнего Рима Суллы и Мариуса, «также справедливым, также необходимым, но весьма варварским», что Сулла и Мариус писали свои декреты «остриём своих ещё окровавленных мечей»; но законопроект английского парламента был написан в мирное время и был санкционирован верховной властью великой страны.

11 августа. Вновь сообщил сэру Хадсону Лоу (две недели тому назад я уже упоминал ему об этом), что Наполеон хотел бы, чтобы сад у его дома был очищен от солончака и молочая, которым в настоящее время он весь зарос, а вместо молочая освободившаяся площадь была засеяна травой или ячменём, чтобы из окна он мог смотреть на что-нибудь зеленое и видеть, как что-то растёт перед его глазами. И если это не будет сделано в течение ближайших двух недель, то сезон, когда что-то можно посеять, уже закончится. Его превосходительство ответил, что он навестит Лонгвуд через пару дней.

14 августа. Вчера отправился в «Колониальный дом» в соответствии с указанием губернатора о том, что я должен ездить в город по вторникам и субботам, а не по понедельникам и четвергам. Губернатор, задав мне несколько вопросов, напомнил, что я во время одной из последних бесед с ним упомянул о том, что генерал Бонапарт сообщил мне, что, беседуя с лордом Амхерстом, он высказал своё отношение к губернатору. Сэр Хадсон пожелал, чтобы я повторил то, что сказал о нём генерал Бонапарт. Хотя я предвидел последствия того, что скажу, но я не считал себя вправе отказать в просьбе губернатора, тем более что Наполеон разрешил мне передать его слова губернатору. Всё же я заранее предупредил губернатора, что слова Наполеона могут вызвать у него приступ гнева. Только после этого я повторил то, что сказал Наполеон, а именно: «Ни ваш принц-регент, ни обе палаты вашего парламента не смогут заставить меня встретиться с моим тюремщиком и моим палачом. Человека делают не его привычки, а его манера поведения и его нравы».

Несколько минут сэр Хадсон Лоу прохаживался по комнате с весьма рассерженным видом и затем попросил меня объяснить ему, что заставляет генерала Бонапарта так говорить. Я ответил, что я не властен давать подобные объяснения. Тогда он начал, как я и предвидел, изливать на меня всё своё дурное настроение. Он припомнил мне старый эпизод с шотландской газетой и закончил свою гневную тираду следующими словами: «Я не разрешаю вам, сэр, ни о чём не беседовать с генералом Бонапартом, кроме сугубо медицинских тем. Если вы будете беседовать с ним о чём-либо другом, то лишь на ваш страх и риск, если только не станете передавать мне содержание ваших разговоров и тем самым освободите себя от всякой ответственности. Ваша работа заключается не в том, чтобы вы поступали так, как вы считаете нужным в соответствии с вашим мнением, а в том, чтобы вы спрашивали, что вам позволительно делать».

В течение нескольких суток Наполеон вставал в четыре часа утра и принимался за письменную работу, не вызывая к себе кого-либо из его генералов, чтобы помогать ему. Затем он гулял около двух часов и, судя по всему, находился в хорошем настроении. Встретился с ним, когда он вернулся с прогулки в бильярдную комнату. Разговор с ним зашёл о Египте и о некоторых лицах, которые там сопровождали его. Он упомянул некоего Пуссильгю, который служил у него во время итальянских военных кампаний.

«Пуссильгю, — пояснил Наполеон, — выполнял мои дипломатические и другие поручения в поездках из Милана в Геную и в то время заслужил моё доверие. Затем он был послан на Мальту, чтобы провести предварительную разведывательную работу до того, как я атаковал этот остров. Собранная им информация была очень полезной и тем самым он оказал мне большую услугу. Он сопровождал меня в Египет, где я назначил его на высокую должность в комиссариате и осыпал его многими милостями. Когда я покинул Египет, Пуссильгю, оставшийся там, по каким-то необъяснимым причинам сильно возненавидел меня и стал писать в директорат письма с массой ужасных историй обо мне. В то время я был назначен первым консулом и был тем самым человеком, который вскрывал его письма. Хотя я был удивлен и возмущён его поведением, я не стал обращать внимания на эти письма. Когда же я стал императором, то брат Пуссильгю, бывший выдающимся хирургом и хорошо известный мне, пришёл ко мне, чтобы просить меня устроить Пуссильгю на работу, умоляя меня удовлетворить его просьбу. В то же время он признался, что его брат скверно вёл себя по отношению ко мне, оказавшись весьма неблагодарным. Я ответил: «Кто ваш брат? Я не знаю его. Пуссильгю предал генерала Бонапарта, но император не знает его. Сам я не окажу ему помощь, но если министр финансов сделает выбор в его пользу, то я подпишу назначение». Его брат отправился к министру, передал ему то, что сказал я, была составлена рекомендация на замещение очень доходной должности, назначение на которую я подписал, и он пользовался ею в течение нескольких лет».