Потом губернатор потребовал от меня, чтобы я передавал ему всё, что было мне поручено. Когда я перешёл к той части рассказа, когда Наполеон (описывая то, что Наполеон говорил лорду Амхерсту) заявил, «но я полагаю, что губернатор не сказал ему, что мне не разрешено покидать дорогу», то его превосходительство, чье выражение лица я даже и не пытаюсь описать, вскочил с кресла и в состоянии высшей степени ярости, которая значительно затрудняла его дикцию, воскликнул: «Это ложь! Это ложь! Я говорил ему об этом». Когда губернатор смог вновь более или менее членораздельно говорить, он в резкой форме отчитал меня за то, что я не стал опровергать утверждение Наполеона, а также за то, что я не проявил достаточного энтузиазма в его защиту. После того, как губернатор несколько усмирил свою ярость, я возразил ему, сказав, что, насколько мог, я пытался выступить в его защиту. Но, добавил я, не думаю, что губернатору следует удивляться тому, что у него сложились плохие отношения с Наполеоном, учитывая те значительные изменения, которые возникли в положении последнего со времени прибытия губернатора на остров. Причём все эти изменения имеют тенденцию становиться все более неприятными.

После этого моего заявления последовала продолжительная дискуссия, во время которой я перечислил его превосходительству некоторые из введенных им ограничений. Среди прочих я упомянул то, которым он запретил Наполеону разговаривать со встреченными незнакомыми людьми. Выслушав меня, губернатор вновь пришёл в ярость, настаивая на том, что это не было запрещением, но всего лишь просьбой; что это не его вина, что генерал Бонапарт предпочёл не выезжать на прогулку. Я позволил себе смелость задать губернатору следующий вопрос: «Поставьте себя, сэр, на место Наполеона.

Разве вы воспользовались бы разрешением выезжать на прогулку с учётом тех ограничений, которые навязаны ему?» Его превосходительство отказался отвечать на этот вопрос, который он воспринял как оскорбление, нанесённое лично ему, а также в его лице губернатору и представителю его величества.

Затем губернатор пожелал, чтобы я высказал свою точку зрения относительно речи лорда Батхерста. Я подчеркнул, что многие позиции, занятые его светлостью, расходятся с правдой. Выслушав моё мнение, его превосходительство не стал сдерживать сильнейшего раздражения по поводу того, что я позволяю себе говорить столь свободно о речи одного из государственных секретарей его величества. Он сказал, что, судя по всему, выступаю в роли адвоката французов, что никто на острове не придерживается подобной точки зрения и не посмел бы высказать её и т. д. Губернатор закончил своё заявление тем, что сообщил мне, что «в будущем мне не разрешается вести с генералом Бонапартом какие-либо беседы, за исключением сугубо профессиональных, врачебных проблем». Губернатор приказал мне приезжать в город каждый понедельник и каждый вторник, чтобы докладывать о состоянии здоровья генерала Бонапарта и о его поведении.

21 июля. Вновь провёл беседу с сэром Хадсоном Лоу, характер которой мало отличался от предыдущей. Произошёл долгий и малоприятный разговор, которым я не буду утомлять читателя, а лишь скажу, что я попросил губернатора освободить меня от обязанностей врача Наполеона.

24 июля. Отправился в город в соответствии с приказом сэра Хадсона Лоу. Его превосходительство заставил меня перенести допрос в присутствии сэра Томаса Рида и майора Горрекера, во время которого губернатор был вновь весьма раздражён, поскольку моё мнение не совпадало с его точкой зрения.

Понимая, что сэр Хадсон Лоу в какой-то мере возлагает на меня ответственность за все поступки Наполеона и за его высказывания и пользуется каждой возможностью, чтобы изливать на меня своё плохое настроение, которое он не может лично перенести на своего пленника, и полагая, что все надежды на примирение враждующих сторон исчезли с отъездом адмирала Малькольма, а мои попытки смягчить положение узника оказались бесполезными, я принял решение ограничить себя, насколько это возможно, только моими медицинскими обязанностями. Одновременно я решил избегать всех ненужных контактов с человеком, который может позволить себе безответственное поведение, оскорбляя младшего офицера.

2 августа. Как обычно, отправился в город, чтобы доложить о состоянии здоровья Наполеона.

Вернувшись в Лонгвуд, встретился с Наполеоном, который рассказал, что в газетах прочитал несколько отрывков из книги, написанной герцогом Ровиго. В книге приводились некоторые детали относительно ряда обстоятельств, связанных с Пишегрю, Райтом и т. д. Наполеон сокрушался по поводу кончины Реаля[34], заметив, что «Савари и Реаль были теми людьми, особенно Реаль (в то время герцог Ровиго ещё не вошёл полностью в курс дела, что не позволяло ему лично знать об обстоятельствах, касавшихся двух вышеупомянутых лиц), которые, благодаря своему роду занятий, знали имена тюремщиков, надзирателей, жандармов и других сотрудников полиции и могли сказать: «такой-то человек на месте, давайте проверим его. Возможно, он сейчас находится на службе короля». Занимая высокое положение, я мог ничего не знать о таких подробностях. Савари, — продолжал Наполеон, — пишет об обстоятельствах, которые абсолютно достоверны, и, судя по всему, он сохранил тот порядок следовавших событий, о которых писал я. Он так же точно приводит некоторые мои выражения. Мне не хотелось, чтобы об этом упоминалось открыто, так как это слишком затрагивало родственника моего сына. Я не хотел, чтобы стало известно о том, что человек, так близко связанный с ним одной кровью, мог быть способным предложить столь ужасный поступок, как это сделала Каролина. Предполагалось совершить вторую «Сицилийскую вечерню»: устроить резню всей английской армии и всем англичанам в Сицилии. Всё это она предлагала осуществить при условии, что я поддержу её и окажу ей помощь, после того как все будет сделано. Я заключил в тюрьму агента, имевшего письмо с этим предложением. Он оставался в тюрьме вплоть до того времени, когда меня сослали на Эльбу. Его должны были найти среди других заключённых в тюрьме для государственных преступников[35]. Я был намерен, как только я заключу мир с Англией, отправить этого агента вашим министрам для проведения допроса».

10 августа. Обсудил с Наполеоном сообщение, опубликованное одной из газет, относительно его ссылки на Мальту. Наполеон не поверил этому сообщению, отметив, что в Англии он принёс бы меньше беспокойства, чем на Мальте. Наполеон обратил внимание на неразумную политику губернатора, который своим обращением с ним сделал его (Наполеона) объектом всеобщей симпатии в Европе. «Подобное обращение со мной, — продолжал он, — вызовет сильнейшее возмущение. Ничто не могло бы так резко повлиять на потерю уважения к Англии со стороны других стран. Оно подкрепит эти страны в их низком мнении о вашем правительстве, а эмигранты, вернувшись из Англии, будут способствовать этому. Они вернутся, переполненные чувством ненависти к вашим министрам, которых они обвиняли в чрезвычайной скупости по отношению к ним, когда эти министры не брезговали опускаться до самого мелочного подсчёта их нищенского содержания. Конечно, ваши министры снабжали эмигрантов деньгами, но достаточными лишь для того, чтобы те не умерли от голода. Эмигранты пребывали бы в самом жалком состоянии, если бы не щедрость со стороны некоторых частных лиц, которым они позволяли проявлять величайшее великодушие.