– Я вовсе не дома, – отвечал старик, – это я знаю и потому-то не хочу переломать себе ноги.

– Торопитесь, сэр, – сказал кондуктор.

– Я и то тороплюсь, – отвечал старик, заняв угол, ближайший к выходу, напротив старушки.

Потом Имс ясно увидел, что первый из говоривших пассажиров был Кросби и что он садился в тот же вагон.

Кросби с самого начала не рассмотрел никого, кроме старого джентльмена и старушки, и тотчас же занял угловое другое место. Взволнованный торопливостью, он несколько времени возился с своим зонтиком и саквояжем. Поезд уже был на полном ходу, когда Кросби заметил, что против него сидит Джон Имс, между тем как Имс инстинктивно поджал свои ноги, чтобы не коснуться до него. Он чувствовал, что лицо его раскраснелось, и, сказать надо правду, на лбу у него выступил пот. Случай был великолепный – во-первых, потому, что ставил Джонни совершенно неожиданно в самое затруднительное положение, а во-вторых, представлял ему возможность осуществить свое желание. Как он должен держать себя в ту минуту, когда смертельный враг узнает его, и что он должен сделать потом?

Нужно ли объяснять читателям, что Кросби тоже провел первые дни Рождества в семействе знакомого графа и что теперь тоже возвращался к должности. В одном отношении он был счастливее бедного Имса, потому что наслаждался улыбками своей невесты. Александрина и графиня порхали около него, обходились с ним как с мебелью, принадлежавшею благородному дому де Курси, и в этом качестве он посвящен был в домашние тайны этой знаменитой фамилии. Два лакея, нанятые для прислуживания леди Думбелло, уже исчезли. Шампанское перестало литься рекой. Леди Розина вышла из своего уединения и постоянно читала Кросби проповеди. Леди Маргарита давала ему некоторые уроки в экономии. Высокопочтенный Джон, несмотря на недавнюю ссору, успел занять у него пять гиней. Высокопочтенный Джорж обещался приехать к своей сестре на май месяц. Граф пользовался привилегией тестя и называл Кросби глупцом. Леди Александрина беспрестанно и довольно язвительным тоном приказывала ему делать то одно, то другое, а графиня объясняла ему, что его долг, в весьма естественном порядке вещей, повиноваться каждому слову Александрины. Таковы были рождественские наслаждения для Кросби, и теперь, удаляясь от этих наслаждений, он встречается, лицом к лицу, в вагоне железной дороги с Джонни Имсом.

Взгляды соседей встретились, и Кросби сделал легкое наклонение головы. Имс не ответил на это, и вместо поклона пристально начал смотреть в лицо Кросби. Кросби сразу понял, что они не должны знать друг друга, и был очень этим доволен. Между множеством затруднений, в которых находился Кросби, вражда Джона Имса не тревожила его. Он не показал ни малейшего смущения, тогда как наш молодой друг был сам не свой. Кросби открыл саквояж, вынул книгу и вскоре углубился в нее, как будто против него сидел совершенно незнакомый человек. Не могу сказать, чтобы Кросби мыслями своими не отрывался от чтения, много было предметов, о которых он находил невозможным не подумать, но ни одна его дума не относилась до Джона Имса, так что, когда поезд остановился в Подингтоне, Кросби почти забыл о нем, а выйдя из вагона с мешком в руке, считал себя совершенно свободным от дальнейшего беспокойства.

Не то было с Джонни Имсом. С каждым моментом в голове его все более и более прибывали мысли о том, что он должен делать теперь, когда случай привел его в такое близкое соприкосновение с врагом. Джонни изнемогал под бременем своих дум, а между тем, когда поезд остановился, он ничего еще положительного не решил. С той минуты, как Кросби расположился против него, лицо его покрылось потом, его члены отказывались повиноваться ему. Случай такой великолепный, а он так мало чувствовал уверенности в себе, что, казалось, не сумеет воспользоваться им надлежащим образом. Раза два или три он покушался было вцепиться в грудь Кросби в вагоне, но его удерживала от этого мысль, что его осудит и общество, и полиция, если только он сделает подобную вещь в присутствии старой леди.

Но когда Кросби повернулся к нему спиной и начал выходить из вагона, Джонни увидел, что ему решительно необходимо что-нибудь сделать. После того, что он говорил о настоятельной необходимости поколотить этого человека, ему не следовало выпускать его из рук. Всякого другого рода позор был бы сносен для Кросби. Опасаясь поэтому, что его враг ускользнет от него, он побежал за ним и в тот момент, когда Кросби обернулся лицом к вагонам, с бешенством налетел на него.

– Гнусный мерзавец! – вскрикнул Джонни. – Низкий подлец! – И с этими словами схватил его за грудь, готовый уничтожить его.

Толпа на дебаркадере была незначительная, но все же достаточное число респектабельных лиц сделались зрителями и свидетелями этой сцены. Изумленный донельзя внезапным нападением, Кросби отступил шага на два, чему, впрочем, много содействовало самое нападение. Он старался освободить свою грудь от руки Имса, но решительно не мог. Он успел, однако ж, отпарировать несколько положительных ударов, и в этом отношении обязан скорее неловкости Имса, чем своим усилиям. С большим трудом мог он выговорить «полиция», и, само собою разумеется, в ту же минуту раздался на дебаркадере призыв блюстителей порядка. Минуты через три три полисмена с шестью носильщиками овладели нашим бедным другом Джонни, но это овладение состоялось не так быстро, как желал мистер Кросби. Окружавшие, пораженные внезапностью, позволили сражавшимся упасть на книжную лавочку мистера Смита, и там Имс положил своего врага между газетами, а сам от избытка своей энергии очутился между обрушившимися на него грудами дешевых романов в желтеньких обложках, во время падения Джонни успел-таки нанести кулаком своим весьма верный удар в правый глаз Кросби, – удар, говоривший за себя, таким образом цель была достигнута: Кросби получил на первый раз приличное возмездие.

– Гнусный бездельник, мерзавец, подлец! – кричал Джонни остатками своего голоса, в то время, как полиция его отрывала. – Если бы вы только знали… что он… сделал!

Между тем полиция окончательно им завладела.

Само собой разумеется, что первое проявление сочувствия публики было на стороне Кросби. На него напали, и нападение сделано Имсом. В груди британцев столько кроется крепкой любви к благоустроенному порядку, что достаточно было одних этих фактов, чтобы привести еще двадцать человек в помощь трем полисменам и шести носильщикам, так что если бы Джонни и желал, то не представлялось никакой возможности уйти. Впрочем, он этого и не желал. В минуты ареста его сокрушала только одна печаль. Ему казалось, что нападение на Кросби сделано было напрасно. Ему представился случай, и он не умел воспользоваться им, как бы следовало. Он оставался в совершенном неведении насчет счастливого удара и того важного факта, что глаз его неприятеля уже распух и закрылся, и что еще через час он сделается черным, как его шляпа.

– Это отъяв… ленный бездель… ник! – восклицал Имс, когда полисмены оттаскивали его в сторону. – Вы не знаете, что он сделал.

– Что он сделал, мы не знаем, – сказал старший констебль, – но мы знаем, что сделали вы. Послушай, Бушерс, где же тот джентльмен? Пусть и он идет с нами.