У меня получилось. Пусть мой удар вышел совсем не таким сильным, как у Честейна, но это уже кое-что. А если учесть, что это была лишь вторая попытка, это точно очень неплохо.

– Сделай это еще раз, – говорит Честейн.

И я делаю – делаю трижды, притом с каждым разом воздушный удар получается у меня все сильнее. Ни один из них не подходит и близко к тому удару в грудь, который чуть не сбил меня с ног, но, когда воздух раздувает волосы Честейна так, что они встают дыбом, я начинаю думать, что, возможно, я смогу этого добиться.

Я жду, чтобы он опять сказал «еще раз», но он ничего не говорит. Вместо этого он поворачивается к Изадоре, которая в настоящий момент бросает ножи в движущуюся мишень, и делает ей знак идти к нам. Надо думать, он хочет, чтобы место этой ее движущейся мишени заняла я.

И, словно в подтверждение моей догадки, Честейн отходит в сторону, и мы оба смотрим, как Изадора походкой модели идет ко мне, как будто Двор горгулий – это один грандиозный подиум, а она главная звезда модного показа.

– Кого мне надо убить? – спрашивает она, остановившись перед ним.

– Пока никого, – отвечает он, как будто ее вопрос – самая нормальная вещь на свете. – Но это может в любой момент измениться.

– Дай мне знать, когда это произойдет. – Она поворачивается, чтобы вернуться туда, откуда пришла, но Честейн преграждает ей путь.

Она устремляет на него взгляд, ясно говорящий, что она не прочь сделать его своей следующей мишенью, если он не отойдет, но он и ухом не ведет, а только делает ей знак повернуться и изрекает:

– Думаю, пора поднять ставки для наших гостей.

Мои ноющие мышцы с этим не согласны, но, похоже, выбора у меня нет.

Он ведет нас обеих к зоне на учебном поле, которую я уже приметила прежде и которая имеет форму большого круга. Когда мы заходим в нее, до меня доходит, что это что-то вроде ринга, и я начинаю гадать, заметил ли кто-то из моих друзей, что меня, возможно, ведут на казнь.

Они, конечно же, заметили грозящую мне опасность – я вижу, как Джексон и остальные собираются справа, а Хадсон переносится к ближайшему дереву и прислоняется к нему, напустив на себя самый беззаботный вид. Но я точно знаю, что он слышал все, что происходило на поле, и понимает, что меня только что поставили против этой дьяволицы, и именно поэтому он и рискнул перенестись по солнцепеку, чтобы оказаться ближе. Я бросаю на него взгляд, говорящий: «Ну, спасибо, что ты так веришь в меня», – и смеюсь, когда он пожимает плечами и улыбается, что я толкую как: «Да ладно, я здесь только за тем, чтобы помочь унести тело». Надо думать, мое тело, но не будем спорить о мелочах.

– Bailigh![10] – рявкает Честейн, зайдя в центр круга, и все горгульи на поле немедля бросают свои занятия и обступают ринг.

– Пора выбрать Дозорного, – объявляет он, и все отвечают одобрительными возгласами и аплодисментами. Что ж, похоже, это не так уж и ужасно, ведь я отлично умею наблюдать. Я не знаю, что именно мне нужно высматривать, но так тому и быть, я могу это сделать. Я начинаю чувствовать себя более уверенно, но тут Честейн смотрит мне прямо в глаза, ухмыляясь, как будто знает что-то такое, чего не знаю я, и ему не терпится увидеть мою реакцию на свои слова.

– Правила просты, Грейс. Я назначаю Дозорного каждый день, и он выходит на этот ринг. – Он обводит рукой круг диаметром около тридцати футов, в котором мы стоим. – Любой может зайти на ринг и сразиться с тобой. У него есть четыре минуты, чтобы одержать верх над Дозорным. Тот, кто по истечении четырех минут будет побеждать, объявляется новым Дозорным.

– А что происходит потом? – спрашивает Мэйси.

– На ринг может выйти другой претендент.

– Нет, я о другом – что происходит, если никто не желает бросить вызов последнему Дозорному?

– Великая честь, – отвечает Честейн, как будто этим все сказано.

Вперед выходит женщина, которую я встретила, когда была здесь в первый раз, и, тряхнув косичками, поворачивается к Мэйси.

– Быть Дозорным – это самая большая честь для воинов нашей армии. Все мы полагаемся на него каждую ночь, зная, что благодаря его жертве мы можем спать спокойно, восстанавливая силы, чтобы выйти на бой на следующий день. Преподнести этот дар своим собратьям – бесценно.

Не знаю почему, но у меня такое чувство, будто быть Дозорным – это примерно то же самое, что быть лучшим работником месяца, только намного гламурнее. Возможно, именно так Честейну удавалось заставлять стольких людей тренироваться день за днем целую тысячу лет, не ведая, когда закончится их пребывание в чистилище и они смогут вступить в настоящий бой. Да, это отличная мысль, но мне совсем не хочется, чтобы сегодня в комнате отдыха повесили мое фото.

– Стать Дозорным – это значит быть достойным править нашим народом и возглавить нашу армию. – Сказав это, Честейн смотрит мне в глаза. Затем поворачивается к своей армии и с нарочитой почтительностью объявляет: – Поэтому я и назначаю Дозорным нашу королеву.

Толпа разражается одобрительными возгласами и аплодисментами, и я понимаю, что, по их мнению, он оказал мне величайшую честь. Но он хочет отнюдь не этого, он желает показать всем, что я не достойна быть их королевой. И, как будто этого еще недостаточно, поворачивается к Изадоре и говорит:

– Иззи, я надеюсь, что ты окажешь мне честь и первой бросишь вызов нашей королеве.

– Иззи? – одними губами произношу я, глядя на Мэйси, но она только пожимает плечами. Я устремляю взгляд на Изадору, ожидая, что она выберет нож, чтобы отрезать Честейну язык за сокращение ее имени, но она ведет себя так, будто даже не услышала его. И мне становится ясно – она в восторге от этого имечка. И почему только Вега воображают, будто лучший способ скрыть свои чувства – это напустить на себя скучающий вид?

И тут меня осеняет. Должно быть, Изадора точно так же, как Хадсон и Джексон, имеет психологические проблемы из-за того, что в детстве была лишена отцовской любви и одобрения – колоссальные проблемы, – и потому одобрение Честейна имеет для нее огромное значение, хотя она и не подает виду. Я вздыхаю. Это значит, что она будет особенно стараться надрать мне задницу.

– С удовольствием, – говорит она и немедля переносит свой вес на