Но царь, видимо, не почувствовал этой поддержки.

2 марта 1917 года император Николай II подписал манифест об отречении от престола. Никто из членов династии Романовых ни по своему уму, ни по своему опыту, ни по своему нравственному облику не мог его заменить. Но об этом тогда мало кто думал.

В направленной Николаем II телеграмме великому князю Михаилу Александровичу от 3 марта говорилось: «События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине».

3 марта под давлением новых представителей власти, в том числе Г. Львова и М. Родзянко, великий князь Михаил Александрович подписал акт отречения от престола до созыва Учредительного собрания. Великий князь Михаил Александрович принял это решение, не будучи твердо уверенным в том, что при сложившихся обстоятельствах он мог опереться на поддержку армии и народа.

Как сообщал в своих воспоминаниях А. А. Шульгин, после подписания акта отречения великий князь Михаил Александрович сказал: «Мне очень тяжело… Меня мучает, что я не смог посоветоваться со своими, ведь брат отрекся за себя… а выходит так, что отрекаюсь за всех».

С точки зрения существовавших законов, передача власти Николаем II брату (с отказом за наследника) была неправомерна и противозаконна. Это, вероятно, вскоре понял Николай и попытался изменить ситуацию. «Никто никогда не узнает, — писал в своих воспоминаниях командующий Добровольческой армией и главнокомандующий Вооруженными силами Юга России А. И. Деникин, — какие чувства боролись в душе Николая II, отца, монарха и просто человека, когда в Могилеве, при свидании с Алексеевым, он, глядя на него усталыми ласковыми глазами, как-то нерешительно сказал: — Я передумал. Прошу вас послать эту телеграмму в Петроград.

На листке бумаги отчетливым почерком Государь писал собственноручно о своем согласии на вступление на престол сына своего Алексея…

Алексеев унес телеграмму и… не послал. Было слишком поздно…

Телеграмму эту Алексеев, „чтобы не смущать умы“, никому не показывал, держал в своем бумажнике и передал мне в конце мая, оставляя Верховное командование. Этот интересный для будущих биографов Николая II документ хранился затем в секретном пакете генерал-квартирмейстерской части Ставки».

Подтверждение этого факта находится в воспоминаниях генерала В. М. Пронина о последних днях (24 февраля — 8 марта 1917 года) Царской ставки, опубликованных в журнале «Русское возрождение» (Париж, 1991), и в записках полковника Д. Н. Тихобразова, хранящихся в настоящее время в Русском архиве Колумбийского университета (США).

В. М. Пронин вспоминал: «По приезде Государя в Ставку после отречения генералу Алексееву была передана заготовленная и подписанная Государем 2 марта телеграмма на имя председателя Гос. думы об отречении от престола в пользу Сына…» Текст телеграммы гласил: «Председателю Государственной] Думы. Петр[оград]. Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки-России. Посему Я готов отречься от престола в пользу моего сына, чтобы (он) остался при нас до совершеннолетия при регентстве брата моего Великого князя Михаила Александровича. Николай».

Согласно воспоминаниям полковника Д. Н. Тихобразова, Николай II 4 марта во время встречи с Алексеевым сказал, что надо послать телеграмму Временному правительству. «Алексеев отказался отправить телеграмму, заявив, что это обоих их (Николая и Михаила. — Ю. К.) сделает смешными. Николай постоял несколько времени в нерешительности, а затем попросил Алексеева телеграмму все-таки отправить».

Когда несколько дней спустя в Могилев приедет вдовствующая императрица и вместе с отрекшимся императором они придут на богослужение в храм Святой Троицы, они увидят, как генерал Алексеев, очень религиозный и верующий человек, стоял на коленях и молился перед образом Спасителя.

Генерал Д. Н. Дубенский, присутствовавший на службе, вспоминал: «Я не мог понять, как он в своей молитве объясняет свои поступки и действия по отношению к Государю, которому он не только присягал, но у которого он был ближайшим сотрудником и помощником в эту страшную войну за последние полтора года».

Генерал Деникин, размышляя о позиции армии в дни Февральской революции, в своих воспоминаниях писал: «Было бы ошибкой думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной „демократической республики“, что в ней не было „верных частей“ и „верных начальников“, которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно, были, но сдерживающим началом для всех их являлись два обстоятельства: первое — видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них призывал подчиниться Временному правительству, облеченному всей полнотой власти, выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тоже была послушна своим вождям. А они — генерал Алексеев, все главнокомандующие признали новую власть».

С предательством высшего генералитета государь, по-видимому, столкнулся впервые и не был к этому готов.

Монархически настроенное офицерство к тому времени было либо перебито на фронте, либо растворилось в новом «демократическом пополнении» и уже не могло быть опорой царской власти.

В августе 1918 года, когда лозунг Учредительного собрания был изжит, главнокомандующий армией генерал М. В. Алексеев публично заявил, что народ тоскует по монархии.

В 1915–1917 годах за время своего пребывания в Киеве императрица-мать неоднократно встречалась с членом Государственного совета, киевским губернским предводителем дворянства Ф. Н. Безаком и в ходе беседы с ним касалась отношений Николая II и П. А. Столыпина. По словам Марии Федоровны, ее сын неоднократно говорил о том, что среди министров нет ни одного человека, который мог бы заменить Столыпина. После отречения во время своего последнего свидания с матерью в Ставке, говоря об измене своего окружения, Николай II сказал, что П. А. Столыпин никогда не допустил бы того, что сделали те, кого он приблизил к себе во время войны.

Причины революционной катастрофы, происшедшей в России в феврале 1917 года, по-разному оцениваются современниками и потомками. Приведем некоторые наиболее интересные мнения русских философов.

Философ И. Ильин считал, что революционная катастрофа произошла в России оттого, что не хватало крепкого и верноподданнического правосознания, включавшего в себя доверие, ответственность, действенную волю, дисциплину, характер, религиозную веру. Оно было затемнено и вытеснено в широких кругах русской интеллигенции, отчасти и русского чиновничества и даже русского генералитета, «архидемократическими иллюзиями и республиканским образом мыслей, насаждавшимися и распространявшимися мировой закулисой с самой французской революции». «Монархическое сознание, кроме того, — писал Ильин, — имело в простонародной душе своего вечного конкурента — тягу к анархии и самочинному устроению».

Философ Булгаков, продолжая мысль Ильина, считал, что «безбожная демократия, на которой духовно утверждается революция, несовместима с теократической природой власти». Булгаков сразу же «отделил от его (Николая II. — Ю. К.) личности вины, за которые он не был ответственен, и зло, ему не принадлежащее».