целях привлечения сторонников. «И если Троцкий не мог понять, что он стал инструментом в руках чуждого течения в партии, то ему же хуже. <…> Как бы [мы] ни любили и ни уважали тов. Троцкого, мы все должны указать ему его ошибки. Это делает письмо Петроградской организации, и мы должны присоединиться к нему»[714].

Для взявшего наконец слово ректора комвуза Канатчикова неочевидность написанного в письме Троцкого к партии уже была симптомом того, что к его идеям мог примешаться оппозиционный душок. Настоящий большевик в силу его сознательности может поставить вопрос прямо – так, что его мысль поймет любой рабочий от станка: «Если взять письмо тов. Троцкого, то оно само допускает различного рода кривотолки. <…> Эта неясность несвойственна духу нашей партии. <…> Тов. Ленин первый противник всяких неясностей. Неясность же тов. Троцкого факт недостойный вождя партии, и эта неясность дала возможность использовать оппозиции [его] статьи в своих делах». Канатчиков вместе с тем не допускал и мысли, «что у тов. Троцкого начался отход от партии».

Будучи участником внутрипартийных баталий начала века, Канатчиков не преминул вспомнить другой эпизод борьбы с ультралевыми течениями в партии, отзовистами и ультиматистами, которых в 1907 году возглавляли Л. Б. Красин, А. А. Богданов и А. В. Луначарский: «Все эти элементы отходили от нас, прикрывая свой отход разговорами о том, что в партии засилье Ильича и Ко. Так они называли тов. Ленина и его учеников. Тут мы имеем элементы того же оппортунизма и нужно выявить свое определенное отношение к этому вопросу». В разгоревшейся дискуссии больше всего возмущал Канатчикова все же не Троцкий, а Сапронов. Именно его он подозревал в ревизии ленинизма: «Нас называют аппаратчиками, это не оскорбление для большевика, мы такие же аппаратчики, как и раньше были комитетчиками. Сапронов прямо заявляет, что необходима смена вождей. Что же он противопоставляет нашему плохому аппарату? Полную мешанину. У нас нет даже малейших оснований сменять наш партийный аппарат».

Речь Канатчикова не на шутку задела Карпова. Выступление было воспринято им как нападки на любимого вождя, Троцкого, несмотря на то что сам Канатчиков пытался выбирать обтекаемые формулировки. К тому же не один Канатчиков был специалистом по истории партии. Карпову тоже было что вспомнить из недавних событий. В своем заключительном слове Карпов поднял перчатку, брошенную Канатчиковым: «Когда товарищи говорят, что т. Троцкий не знает партии, это сплошной вымысел, и даже тов. Канатчиков этот вымысел поддерживает. Что значит: „У Троцкого не хватает мужества сказать прямо“? Здесь я Троцкого возьму под защиту. Он ссылается на историю перед октябрем, когда теперешние члены ЦК отказывались от власти, а тов. Троцкий принимал вместе с тов. Лениным всю полноту власти. Таких примеров наберутся десятки. Это восстановление фактов, которые дают возможность восстановить тов. Троцкого наиболее последовательным учеником Ильича, и дело здесь вовсе не в троцкизме и ленинизме, этого нельзя скрывать, если дело касается расшифровки, надо говорить до конца».

Резолюция, предложенная Карповым, гласила: «Успешность борьбы [с группировками и фракциями] зависит от осуществления внутрипартийной демократии, так как одной из основных причин фракционности является бюрократизм партийного аппарата, подавляющего инициативу и загоняющего недовольство вглубь. Для действительного проведения в жизнь решений ЦК и ЦКК необходимо перейти от слов к делу, путем освежения снизу доверху партийного аппарата, на началах широкой выборности, выдвигая на ответственные посты таких работников, которые способны обеспечить на деле внутрипартийную демократию»[715].

Залуцкий использовал свое право говорить последним, чтобы свести счеты с оппонентами. Он решил вернуться к своей любимой теме – загрязнению партии чуждыми элементами, не пренебрегая именами представителей партийной мелкой буржуазии, любителей славословиями и спекуляциями прикрывать собственный карьеризм. Для него корень разногласий носил классовый характер. Зиновьева поддерживали массы простых и честных рабочих, а Троцкого – мелкобуржуазная «образованщина»:

Положительная сторона дискуссии – это то, что она вскрывает, обнаруживает, выявляет, все, что в партии затесалось случайно и кое-где обывательски-мещанской гнилью заражает ее ряды: вскрывает случайных попутчиков, которые пришли в партию не за тем, чтобы строить партию… [а] чтобы устроить себя и свои делишки. Народная пословица гласит: «милого узнаю по походке», так и этот сорт партийцев… сразу узнают по повадке, по манере вносить муть и сумятицу… а в каждом учебном заведении непременно найдется полдесятка, а то и десяток служащих «экспертов» или «гимназистов». <…> Эти люди бывалые, и в партию они, пожалуй, пришли, чтобы путевку получить в учебное заведение. Это еще «молод виноград, но уже сладок». Этот сорт людей, будущих, беззаботен, он уже находит себя созревшим и готовым хоть в само Политбюро, хоть в Коминтерн, куда угодно. Для него все нипочем, и свобода групп в партии – пустяки, и свобода борьбы политических групп – мелочь, им и море по колено. В университете имя этим отрокам – Гороховы и Гарины… Когда этот десяток «блуждающих» поднимет рев, неискушенному человеку кажется, что шумит вся масса, а когда приходится голосовать резолюции, то оказывается, что кликушествует до назойливости упорный десяток-два [из тысячи студентов].

«После собрания, – продолжал Залуцкий, – меня обступило до сотни рабочих-студентов, которые горячо благодарили, что я обратил внимание на то, чему многие Гороховы и Гарины не научились». Они не умеют «понимать душу и стремления, и желания рабочих масс, при помощи марксизма, по-пролетарски, познавать и объяснять объективную историческую обстановку классовой борьбы. Видимо, от мещанской среды усвоили манеру худшего сорта провинциальных адвокатов, и обучились лишь преподносить всяческие „марксистские выверты“». К Залуцкому обращались студенты из рабочих. «Не верьте Гороховым, ибо они еще не знают, чьи они интересы защищают, – взывал он. – Эти пришельцы не от пролетариата отражают пока лишь мелкобуржуазное беспутье… Нет, они должны учиться у вас, должны учиться пролетарскому инстинкту, – они пока „блуждающие попутчики“»[716]. «Тут в оппозицию вступили не пролетарии, не с пролетарской психологией. <…> Еще раз повторяю, что крепких партийцев даст рабочий класс, а такие как тов. Горохов и Гарин – адвокаты».

Одна из присланных записок извещала о том, что Горохов предлагал на собрании кружка свободу группировок. «Это говорит чужой человек, а не член партии, – комментировал Залуцкий. – Горохову и Милюков задаст мандат на завоевание внутрипартийного права группировок и фракций».

Горохов сделал «личное заявление», что он привлечет в ЦКК тов. Залуцкого за то, что тот назвал его ренегатом. Не только в ЦКК, принял вызов последний, «но и в бюро коллектива явлюсь, а своих слов не возьму [назад], считаю их вполне справедливыми»[717]. Крепкие слова Залуцкий припас и для содокладчика Горохова: «Карпов выступил против