часть письма Петроградской организации, в которой отмечается ошибка тов. Троцкого, была бы выпущена» – все это расценивалось горкомом как «слепое преклонение и культивирование личности тов. Троцкого»[747].

Отвечая от имени оппозиции, Муралов высказался против того, чтобы ей придавались интеллигентские черты. Говоря о молодежи, утверждал он, Троцкий имел в виду молодежь рабочих факультетов, наполовину состоявшую из рабочих, которые «сражались с винтовками на фронтах в течении 3‐х лет, которые пришли с фабрик и заводов». «Вот о чем вам сказали 46 [подписантов оппозиционного заявления], о чем говорят рабочие, а не выдуманные интеллигенты»[748].

Отчетный доклад Петроградского обкома РКП(б) признавал, что многие выходцы из рабочей среды примкнули к оппозиции, но это произошло в результате потери ими революционного чутья в университетах, где они попали под влияние «мелкобуржуазного упадочничества»[749]. «Я думаю, что оппозиция, сама, быть может, того не сознавая, помимо своей воли, является невольным проводником настроений непролетарского элемента нашей партии», – заявил Сталин[750]. Зиновьев присоединился: перед нами новая тенденция, «мелкая буржуазия давит на партию через вузы». Видавший виды большевик-рабочий сострил в присутствии Зиновьева, что когда-то говорили, «ребята бузят», а теперь говорим «ребята вузят»[751]. Губком увещевал комсомольский актив Ленинграда:

Мы ясно видим опасность отрыва некоторой части пролетарского молодняка от пролетарской основы нашей партии. Молодежь, попавшая в вуз… иногда склонна преуменьшать наши хозяйственные успехи и поддаваться первому поверхностному впечатлению. <…> Само собой разумеется, что мы далеки от попытки как-либо противопоставлять фабрично-заводскую молодежь учащейся коммунистической молодежи, вышедшей в большей своей части из рядов рабочих и крестьян. Однако со всей откровенностью мы обращаем ее внимание на то, что она занимает более трудную позицию, на которой угроза отрыва от своего класса более реальна и велика. Мы констатируем, что учащаяся коммунистическая молодежь в развернутой партийной дискуссии не везде оказалась на высоте своего положения[752].

Самым надежным способом оздоровления считалась партийная чистка. ЦК прибегнул к такой процедуре впервые в 1921 году[753]. Ленин сказал тогда, что партии необходимо «улучшение в смысле борьбы против разлагающих и пролетариат и партию влияний мелкобуржуазной и мелкобуржуазно-анархической стихии»[754]. Идея чисток была заимствована большевиками у якобинцев, которые практиковали нечто подобное в год своего пребывания у власти (1793–1794). Опасаясь, что к правящему клубу примазались карьеристы, не исполненные соответствующими «республиканскими добродетелями», и что какое-то количество старых членов клуба эти добродетели утеряло, якобинцы ввели нечто вроде клубного суда, на котором каждый должен был отчитаться в своей деятельности до и во время революции; любой желающий мог задавать вопросы и сообщать компрометирующие факты; сочтенный недостойным исключался из клуба[755].

Чистки приветствовались большевиками всех мастей[756]. «Единство – великое дело и великий лозунг! – говорил Ленин. – Но рабочему делу нужно единство марксистов, а не единство марксистов с противниками и извратителями марксизма»[757]. На X партийном съезде К. Г. Завьялова разъяснила, что «мы оставались чистыми» именно потому, что «не боялись… удаления тех элементов, которые нарушают партийное единство. <…> Партия не должна быть конгломератом, должна быть действительно единой»[758]. Именно чистку Троцкий считал главным механизмом достижения партийного единства[759]. Его близкий союзник Смилга также выразился в том духе, что лучше иметь партию меньшую количественно, но более твердо спаянную: «Уменьшение по линии арифметики дает выигрыш в деле политического и действительного руководства массами»[760]. Троцкий и Смилга еще представляли большинство ЦК, когда произносили эти слова. Но и оппозиционеры не высказывали сомнений в отношении чисток – наоборот, многие из них видели в чистке панацею. «Прежде всего, – говорила Коллонтай из «рабочей оппозиции», – нам надо очистить партию от чуждых ей элементов. <…> Тогда не придется взывать к единству, а единство создастся само собою»[761]. Если мы грань между здоровыми и больными усиливаем «в смысле очистки», развивали эту идею другие оппозиционеры, то это для того, «чтобы очистить партию от классово-негодных элементов, которые не усвоили пролетарской психологии, для того, чтобы партию сделать однородной, сплотить ее ряды, а не расслоить…»[762].

В начале 1920‐х годов между сторонниками большинства и меньшинства ЦК шел спор о том, кому принадлежит идея очищения. «Наша оппозиция приписывает себе инициативу чистки, – заметил Зиновьев на XI партийном съезде в 1922 году. – На самом же деле это не так. Я вам это сейчас докажу с документами в руках. Ни больше, ни меньше, как на VIII съезде нашей партии в 1919 г. по докладу раба божия, стоящего перед вами, была вынесена следующая резолюция, в которой говорилось: „Необходима серьезная чистка и в советских, и в партийных организациях“. Это было ни больше, ни меньше, как в 1919 г. Я привел это не к тому, чтобы сказать, кто первый сказал „э“ – ЦК, а не т. Шляпников, но к тому, чтобы отметить, что одно дело говорить про чистку, а другое дело эту чистку произвести. Мы сказали о чистке в 1919 г., а провели ее в 1921 г. …»[763] Конкретные критерии чистки будут оспариваться не раз в дальнейшем, но сама идея партийного самоочищения никем не ставилась под вопрос.

В январе 1924 года XIII партконференция постановила провести «ограниченную партийную проверку», касающуюся только вузовских и служебных ячеек[764]. ЦКК призывал ячейки освободиться от проводников мелкобуржуазного влияния[765]. Каменев обещал: «Вас, т. е. старых большевиков из оппозиции, мы не думаем трогать, но нам нужно обрубить тот пушистый хвост, который за вами тянется». «Часть оппозиционного студенчества одумается, а часть придется удалить», – уточнил Зиновьев[766]. Решение не проверять производственные ячейки подчеркивало предположение, что коммунисты-производственники обладают иммунитетом к упадничеству[767].

В Петрограде, переименованном после смерти Ленина в Ленинград, о проверке коллективов вузов было решено 21 марта 1924 года[768]. Ежедневный контроль за ходом проверки осуществлялся особым партийным комитетом. Этот орган, подотчетный только Центральной контрольной комиссии, должен был составить списки подлежащих проверке партячеек, равно как и списки большевиков, достойных заседать в проверочных трибуналах, состоявших обычно из трех человек, – «партпровертройках»[769]. Каждая партийная организация рассматривалась как единый, неделимый коллектив. Если ячейка классифицировалась как «непроизводственная» – а под эту категорию естественно подпадали все университетские партячейки, – все ее члены, вне зависимости от их классового происхождения, подлежали тщательному изучению.

В официальных сообщениях оппозиция не обозначалась как объект чистки. Ленинградский губком выполнял решение центра о вычищении «балласта». «Чистка явилась не результатом дискуссии и не за дискуссию, а ввиду необходимости освободиться от чуждых партии элементов», – уверял университетский пропагандист Ион Александров[770].