– Я это пони маю, слишком хорошо пони маю. На сколько, например, твои убеждение о семейной чести и о достоинстве молодой девушки должны отличаться от моих понятий о тех же предметах, чтоб ты могла решиться слушать тайные признание Филиппа Уокима. Если б он мне и не был противен во всех отношениях, я бы восстал против одной мысли, что имя сестры моей сочетается с именем сына того, кто ненавидит нас всех, проклинает память отца и с презрением выгнал бы тебя из своего дома. Всякого другого зрелище, которого ты была свидетельницею незадолго до смерти отца, заставило бы отвернуться с отвращением от такого обожателя, как Филипп Уоким; но я не уверен, чтоб оно так подействовало на тебя – с тобой я никогда ни в чем не уверен. В одно время ты находишь удовольствие в каком-то извращенном самоотвержении, а минуту спустя, ты не имеяшь силы удержаться от того, что ты сама сознаешь дурно.

Слова Тома заключали жестокую, горькую истину, истину, которую может открыть только бесчувственная, холодная душа. Бедную Магги всегда уничтожали суждение Тома; она восставала против них и вместе сознавала их справедливость; ей казалось, что он показывал, как в зеркале, ее слабость и безрассудность. Слова его звучали, как зловещее пророчество, предрекавшее падение, но, несмотря на то, Магги не могла не осуждать и брата в глубине души своей. Внутренний голос говорил ей, что понятия его узки и ложны, что он не в состоянии постичь тех умственных потребностей, которые нередко побуждали ее именно на безрассудные поступки, делавшие жизнь ее неразрешимою для него загадкой.

Магги не – отвечала тотчас; голова и сердце ее были переполнены. Она опустилась на стул и закрыла лицо руками. Ей, видно, нечего стараться сблизиться с Томом: он всегда ее отталкивает. Намек, сделанный им на последнюю сцену между отцом и Уокимом, изменил направление ее мыслей; наконец, это грустное, болезненное воспоминание взяло верх над минутным раздражением. Нет! она никогда не думала о подобных вещах с таким предосудительным равнодушием, и Том не должен предполагать в ней подобного легкомыслия. Она взглянула на него с серьезным, искренним выражением лица и – сказала:

– Я знаю, сколько я ни говори, ты не переменишь обо мне своего мнение, Том; но я вовсе не так далека, как ты думаешь, от тех чувств и понятий, которые ты разделяешь. Я очень хорошо вижу, что, вследствие наших отношений с отцом Филиппа – но ни на каком другом основании – мы не можем, мы не должны и помышлять о женитьбе, и я давно отказалась от мысли о нем, как о женихе… Я тебе говорю сущую правду, и ты не имеешь права сомневаться в моих словах; я сдержала свое слово: ты ни разу не – заметил, чтоб я тебя обманывала. Я не только не буду обнадеживать Филиппа, напротив, я буду осторожно избегать всякого случая возобновить с ним другие сношение, как только основанные на старое дружбе. Ты можешь сомневаться в моем постоянстве, в твердости моего характера, но ни в каком случае не в праве отзываться обо мне с жестоким презрением за обвинение, которых я еще не заслужила.

– Ну, Магги, – сказал Том, несколько тронутый ее словами: – я не намерен преувеличивать зла. Во всяком случае, я думаю, тебе лучше видеться с Филиппом Уокимом, если Люси намерена приглашать его к себе. Я верю твоим словам; по крайней мере, ты сама им веришь – я знаю. Я только хотел предостеречь тебя, и могу быть добрым братом, только на столько, на сколько ты сама даешь мне права.

Голос Тома немного задрожал при последних словах, и Магги тотчас почувствовала прежнюю нежную привязанность к брату, как, бывало, в детстве, когда они откусывали оба от одного пирожка, в виде тайны примирение. Она привстала и положила руку на плечо Тому.

– Милый Том, я знаю, что ты мне добра желаешь. Я знаю, тебе много пришлось перенести и немало трудиться, но ты и достиг многого. Я бы не хотела сердить тебя, а быть тебе утешением. Ты, ведь, не считаешь меня за совсем дурную девочку – не правда ли?

Том улыбнулся пытливому выражению ее личика; улыбку его приятно было видеть, потому что серые глаза его редко смотрели весело из-под сдвинутых бровей.

– Нет, Магги.

– Из меня может выйти что-нибудь лучше, чем ты ожидаешь.

– Я надеюсь.

– А могу ли я придти когда-нибудь сделать тебе чай и посетить крошечную жену Боба?

– Да; но теперь тебе пора отправляться, потому что мне время дорого, – сказал Том, глядя на часы.

– Даже поцеловать меня не время?

Том наклонился, чтоб поцеловать ее в щеку и сказал:

– На, будь добрая девочка! Мне очень много дела до ночи. Сегодня вечером у меня длинное совещание с дядею Дином.

– Ты будешь завтра у тетки Глет? Мы будем нарочно все рано обедать, чтоб потом отправиться к ней на вечер. Ты должен придти: мне так Люси велела тебе сказать.

– Пфу! Мне и без того времени мало, – сказал Том и с яростью дернул за звонок, так что рукоятка осталась у него в руках.

– Я спасаюсь поскорей: ты меня перепугал, – сказала Магги, со смехом выбегая из комнаты.

Тогда Том с мужественным хладнокровием бросил рукоятку на другой конец комнаты, правда, не очень отдаленный: что напомнит, быть может, не одному высоко-стоящему сановнику или современной знаменитости то время при начале их поприща, когда они лелеяли большие надежды в очень маленьких комнатках.

– Теперь, покончив с вами ньюкестльское дело, Том, – сказал мистер, Дин, когда они в тот же день сидели вместе в конторе банка: – мне хотелось бы переговорить с вами о другом деле. Так как вам предстоит провести несколько скучных недель в дымном Ньюкестле, то, чтоб не упасть духом, вам необходимо иметь в виду что-нибудь приятное.

Пока дядя доставал из кармана табакерку и с обдуманным беспристрастием одинаково наделял табаком обе ноздри, Том дожидался уже не с тем лихорадочным нетерпением, в котором он находился при подобном случае и в этой же самой комнате, несколько времени назад.

– Видите ли, Том, сказал, наконец, мистер Дин, откидываясь назад: – теперь все в жизни подвигается вперед быстрее, нежели во время моей молодости. Лет сорок назад, то есть, когда я был такой же дюжий малый, как вы теперь, всякий из нас мог ожидать, что проведет лучшую часть жизни в грубой работе прежде, нежели ему придется самому повелевать. Ткацкие станки шли медленно, и моды не менялись так скоро, как теперь; например: у меня была одна пара, которую я проносил шесть лет. Вообще, все было не на такую широкую ногу относительно расходов. Пар причиной всей этой перемены: он придает движению всех колес двойную скорость, а в том числе и колесу счастья, как выразился наш мистер Стивен Гест на обеде в день годовщины. Он удивительно метко рассуждает о подобных вещах, особенно если взять в соображение, что он ничего не смыслит в делах. Я не жалуюсь на эту перемену, как делают некоторые. Торговля, сэр, открывает человеку глаза; и если народонаселение должно размножаться, как оно это делает, то люди должны напрягать свой ум к разного рода изобретением. Я знаю, что я исполнил долг, который лежал на мне, как простом промышленнике. Кто-то сказал, что большая заслуга довести до того, чтоб земля, дававшая одну четверть зерна, приносила две; но, сэр, не менее полезно производить обмен произведений и доставлять этот хлеб голодным ртам. А это составляет нить к деятельности; и я нахожу положение людей, занимающихся ею, весьма почетным.