клином. Не случайно Эйзенштейн впервые стал предварять съемки большим количеством рисунков; он был прекрасным рисовальщиком, и его иллюстрации к фильмам и озорные зарисовки сейчас выставляются во многих мировых центрах искусства. Стоит так же напомнить, что всё Ледовое побоище было отснято автором за пять весенне-летних месяцев 1938 г. на «льду» из жидкого стекла, застывшего во дворе «Мосфильма», и осколков «льдин» из пенопласта, плавающих в летней воде. Решение было остроумным, простым и создавало иллюзию реальности. Критика сначала встретила фильм двойственно, и даже, скорее негативно, но после того, как в конце ноября 1938 г, на «общественном просмотре», где присутствовал Сталин, Эйзенштейн произнес в его честь хвалебную речь, фильм удостоился высших оценок, а на следующий год автор получил награду – орден Ленина. Затянувшаяся опала была снята, а одного из самых громких критиков обвинили в троцкизме и вычеркнули из жизни.

Фильм вышел на широкий экран в декабре 1938 г., народ принял его с восторгом и, думаю, совсем не потому (так считал сам Эйзенштейн и поздние пропагандисты), что фильм якобы мобилизовывал на грядущие битвы с фашизмом. Фильм был прост, очень динамичен, увлекателен, живописал ранее не ведомую большинству родную «древность». К тому же «врага били на его территории», как того требовал любимый вождь, а кто в здравом уме мог быть против такого замечательного поворота? Грядущую войну все еще воспринимали как локальное событие на чужой территории, наподобие сражений у озера Хасан или на Халхин-Голе. Поэтому фильм нравился всем: и детям, и подросткам, и взрослым, несмотря на то что в нем была показана особая жестокость врага, гибель детей, сжигание младенцев. Я смотрел фильм сразу после войны ребенком, затем подростком… и сейчас, стариком. Иногда пересматриваю его с ностальгией: «Коротка кольчужка», – много десятилетий вздыхает мастер Игнат перед смертью. Эйзенштейн особенно любил этого героя, хотя к собственному творению относился прохладно и всю жизнь удивлялся такой громкой славе фильма в стране и за рубежом.

В прокате фильм был недолго, т. к. в 1939 г. начались переговоры о заключении пакта Молотова – Риббентропа, и его демонстрация стала неуместной, хотя посол граф Вернер фон Шуленбург, прямой потомок рыцаря-крестоносца, убитого в начале ХII века, посетил кинотеатр и не выразил по поводу фильма неудовольствия. После заключения пакта политическая ситуация перевернулась, но Эйзенштейна вновь привлекли и теперь уже для налаживания мостов с нацистской Германией. Перед войной всему миру было известно, что Гитлер увлекается музыкой Рихарда Вагнера и особенно цепенеет во время прослушивания героической оперы-тетралогии «Кольцо Нибелунга». В Москве решили доставить фюреру удовольствие по случаю успешных переговоров. Накануне (в марте 1939 г.) присвоили Эйзенштейну степень доктора искусствоведения без защиты диссертации и поручили поставить одну из частей тетралогии «Валькирия» сначала в концертном исполнении, а затем, в ноябре 1940 г., на сцене Большого театра. Параллельно подготовили постановку и в Ленинграде. Так в его творчество, наряду с ранним русским Средневековьем, вошла тема древнейшей западноевропейской мифологии. Здесь внезапно сошлись в его биографии две давние линии: постановка в 1909 г. Вагнеровской оперы «Тристан и Изольда» его недавно погибшим учителем В.Э. Мейерхольдом, и знакомое ему с 30-х гг. одноименное исследование академика Н.Я. Марра о формах дологического мышления[518].

Первая постановка «Валькирии» транслировалась по радио на Германию в середине февраля 1940 г., перед ней Эйзенштейн произнес на немецком языке вступительную речь, поместившуюся на 10 страницах. Она сохранилась в архиве автора, но никогда не была опубликована[519]. Позже он использовал ее для теоретических работ о Вагнере и о мифе[520]. Один из очевидцев того времени, писатель А.К. Гладков, записал в своем дневнике: «У меня вечером Надя. Слушали с ней по радио трансляцию для Германии «Валькирии». Исполняли артисты Большого театра. Вступительное слово говорил С.М. Эйзенштейн по-немецки. Его назвали доктором искусствоведческих наук. Он должен в следующем сезоне ставить «Валькирию» в Большом театре. Известно, что это любимая опера Гитлера и, стало быть, все это своего рода политическая любезность. В Берлине поставили «Ивана Сусанина» и выпустили «Тихий Дон»[521]. Постановка оказалась неудачной, немецкая печать отозвалась о ней холодно, и тогда ее быстро убрали из репертуара. Не исключено также, что здесь сказалось влияние великих «ценителей» оперного искусства Гитлера и доктора Геббельса. Напомню – в 1934 г. Эйзенштейн, после прихода нацистов к власти, опубликовал язвительную статью против имперского министра пропаганды[522]. Тот посмел поставить в пример немецким кинематографистам эйзенштейновского «Броненосца Потемкина» как провозвестника нового национального искусства. Возможно, доктор Геббельс причислил Эйзенштейна к арийской расе? Как тогда, так и в 1940 г., вряд ли сам Эйзенштейн был инициатором этих выступлений, тем более что очень скоро пришлось писать совсем другие речи и статьи, участвовать в работе (недолго) «Еврейского антифашистского комитета», спешно уезжать в эвакуацию и там снимать свой знаменитейший фильм «Иван Грозный».

* * *

Эйзенштейн, конечно, знал, что это не только любимая опера фюрера, но и одна из составляющих частей нацистской идеологии. Вагнер был не только крупнейшим музыкантом и реформатором оперы второй половины ХIХ в., но и известным юдофобом. Его брошюры, посвященные этой теме, широко расходились по Европе и большими тиражами издавались в России на русском языке. Отношение к личности композитора всегда было неоднозначное, и особенно стало таковым после того, как идеологи нацизма включили его в свой пантеон[523]. Эйзенштейн хорошо знал все изгибы посмертной судьбы композитора, но после того, как его привлекли к постановке «Валькирии», стал искать оправдания и себе и ему. В декабре 1939 г., готовясь к постановке, он попытался переосмыслить вагнеровскую идеологию в духе гуманизма, как движение его оперы «от бесчеловечного к человечному». В конце концов, он подвел для себя итог: «What is fascistic in this play, I wonder!!! (Удивляюсь, что же фашистского в этой пьесе?!!! – англ.)»[524]. В связи с Вагнером благожелательно упоминает и знатока его творчества, англичанина, живущего в Германии, Хаустона Стюарта Чемберлена, еще одного «теоретика» антисемитизма, но трудолюбивого писаку. В творчестве Вагнера фашистского нет почти ничего, но антисемитизма не было и в древнем христианстве, этой религии иудейской бедноты. А потом появилось.

* * *

Работа на «Валькирией», поиски тематики для новых фильмов совпали с грандиозным шестидесятилетним юбилеем вождя. В газеты и журналы посыпались многочисленные поздравления, но печатали только те, что предварительно заказывали и одобряли «наверху». 21 декабря 1939 г. в газете «Кино» Эйзенштейн опубликовал статью «Мудрость и чуткость», полную благодарностей за то, что великий вождь до сих пор его не уничтожил и дал творить. Он вспоминал, что у них всегда были особые отношения: в 1929 г. Сталин спас его картину «Старое