Не моя задача анализировать с десяток вариантов сценария сначала односерийного фильма, почти сразу развернутого до двух серий, а затем и до трех. Все они находятся в архиве автора и содержат многочисленные разночтения и дополнения. Все годы, пока снимался фильм, Эйзенштейн неустанно совершенствовал сценарий, экспериментировал со светом, монтажом, цветом, музыкой. Копия сценария, официально утверждённая для съемок, находится в архиве Сталина. Наверняка еще одна копия есть и в архиве Комитета по делам кинематографии, в частности, в фонде его руководителя И. Большакова. Один из вариантов сценария был опубликован самим автором в журнале «Новый мир» в 1944 г.[535] В том же году он вышел отдельной книгой тиражом 5 тысяч экземпляров[536]. После смерти автора предпринималась попытка научного издания сценария с дополнением неосуществленных сцен, удавшаяся лишь отчасти в шеститомнике избранных произведений С. Эйзенштейна, выпущенном в издательстве «Искусство» в 1964–1971 гг. К сожалению, в нем есть купюры, мотивированные «борьбой с культом личности Сталина». Этот замечательный по замыслу и форме труд требует определенной текстологической и редакционной переработки. Давно наступило время издать полное собрание рукописей и произведений Эйзенштейна. Фильм также десятки раз восторженно пересказан, несправедливо оплеван и справедливо осужден как антиисторическое, но выдающееся произведение киноискусства. Не берусь и не могу судить о последнем, но о научной основе фильма несколько соображений решаюсь высказать.

Согласно сценарию фильм должен был охватить почти тридцатилетний период царствования – от момента отравления Елены Глинской, матери великокняжеского ребенка, и до выхода войск во главе с выдающимся полководцем Иваном Грозным на штормящий берег Балтики. До сих пор точно неизвестно, была ли Елена действительно отравлена или это только домыслы дипломатов XVI в. и поздние подозрения царя? Да и Грозный своими ногами на берег моря никогда не выходил. Самое же главное то, что исторический Грозный проявил себя в Ливонской войне недальновидным полководцем и таким же дипломатом. Человеком наглым и жестоким в годы побед, трусливым и подобострастным перед врагами в годы поражений. Обманул папу римского, который через легата помог ему заключить мир с польским королем Стефаном Баторием, лукаво пообещав вернуться из схизмы в лоно единой церкви христовой. Пытался договориться с английской королевой о политическом убежище в случае окончательного военного краха, что не мешало ему поносить Курбского за его бегство из опричной родины. Советские историки трактовали все известные кульбиты царя во внешней и внутренней политике как похвальную изворотливость и мудрость правителя. Финал фильма, если бы его удалось снять, должен был быть совсем уж фальшивым, не говоря о хронологии, которая в ряде мест совершенно не соответствует реальной череде событий. Но назвать поражения победами удавалось только Сталину в годы Гражданской войны и первых мирных пятилеток, но особенно в первые два года Великой Отечественной войны. Может быть хорошо, что Эйзенштейн не смог осуществить свой проект до конца?

Все бы ничего, если бы Эйзенштейн подошел к своей работе, как к воплощению в очередном художественном кинопроизведении реалий, отчасти навеянных историческими событиями. Но перед ним была точно обозначена задача – очистить образ царя, его опричников, а значит и Малюты Скуратова, Басмановых и других известных насильников и убийц от клеветы «либералов», т. е. князя Курбского, русских провинциальных летописцев, иностранных очевидцев разных мастей и «буржуазных», сиречь известных отечественных историков XVIII-ХХ вв. Виппер решал эту задачу, сначала восхитившись Грозным, как сильной личностью, а затем ловко препарируя воспоминания негодяя Штадена, циничные откровения которого, конечно, облегчали историку задачу. К этому следует добавить литературный дар, восполнивший недостаточную проработанность источников, а то и полное их отсутствие в арсенале историка. Толстой же, глубоко не вторгаясь в дебри исторических знаний, пытался решать задачу «реабилитации Грозного» драматургическими и литературными приемами. Что из этого вышло, мы уже знаем. А Эйзенштейн пошел своим путем: дорогою дилетанта, примерившего на себя личину профессионального историка. Представить себе нечто подобное в дореволюционной российской или в западноевропейской историографии почти невозможно, настолько был высок авторитет исторической науки. В России все изменилось с приходом большевиков и их тотальной идеологии марксизма-ленинизма и исторического материализма, а в Европе – с идеологией фашизма и нацизма с очень похожими культами героев и толпы (масс, рас, классов). И там и там под идеологию подстилали исторические знания, подкупали и запугивали податливых историков, археологов, этнографов, а вождь и фюрер все чаще навязывали свои псевдоисторические установки науке и обществу, с замахом на все человечество. У нас царственным злодеем считался Иван IV, у них в Италии Нерон, Калигула и др., в Германии кровавый покоритель саксов Шарлемань (Карл Великий). Народы жили с этими оценками веками, и вырабатывались они веками на основе неоспоримых исторических фактов и источников, а главное, христианской (ставшей общечеловеческой) морали. Но вождь, дуче и фюрер почуяли нечто близкое, и царь стал прогрессивным, несмотря на то, что при нем целые улицы в Москве стояли обезлюдившими, а население от Клина до Великого Новгорода включительно было наполовину вырезано. Итогом его правления стало Смутное время и гибель династии. Нерон оказался несправедливо оклеветан христианами, которых в цирке по его приказу на потеху терзали дикими зверями, а Карл Великий стал первым объединителем арийской Европы, хотя добился он этого мечом и огнем и на недолгие годы. О других преступлениях «героев» нет места и охоты писать. ХХ в. – век ложных тоталитарных исторических моделей, век произвола политиков-дилетантов, страдающих историоманией. Историомания – диагноз Нового времени.

Эйзенштейн ничего не фальсифицировал, во всяком случае нет ни одного открытого признания, что в сценарии или в фильме он вкупе с заказчиком нарушает моральные общечеловеческие запреты или разрушает ткань устоявшейся исторической традиции, основанной на проверяемом и доказательном научном знании. Нет, он безоговорочно и сразу принял версию Жданова – Сталина о зловредных буржуазных историках и решил сам переделать всю «испорченную» ими работу. С первых же вариантов сценария были четко расставлены акценты: кто враг, а кто свой по отношению к царю, которого, в соответствии с «концепцией», мастер водрузил на экран как на воображаемую игральную доску. На ней позицию белого короля и королевы заняли царь и царица Анастасия, ударные темные силы – это фигуры митрополита Филиппа Колычева и княгини Старицкой. «Иудушка-Троцкий» («красивая ненужность», по Сталину) – предатель и красавчик Курбский (артист Названов). Жестоковыйные бояре – злобные политические оппозиционеры-двурушники, у которых лихой глава ГПУ – НКВД («око государево» Малюта Скуратов, артист Жаров) лихо срубает головы. Андрей Старицкий – последний реальный претендент на сталинский престол Николай Бухарин. Артист Павел Кадочников воспроизвел даже «распахнутый», трогательный взор «Бухарчика» (Ленин), а Эйзенштейн по-сталински наделил