Сказав это, я задумался: насколько далеки от божественного первопредка должны быть его смертные потомки, чтобы их кровь перестала быть смертоносной? Шахар и Декарта были богами на одну восьмую, и их кровь меня не убила. Всего несколько поколений – и такая разница? Да неужели? Если это правда, значит мы сильно преувеличивали опасность, исходившую от демонов. С другой стороны, ни у одного бога еще не хватило глупости взять образец крови вероятного демона и испытать ее на себе.

Ахад снова хмыкнул. Теперь его негромкий смешок был отчетливо злодейским.

– Ну и превращение, – сказал он. – Из поработителей богов – в их убийц. Арамери воистину не устают удивлять.

Я уставился на него:

– Мне тебя никогда не понять…

– Это точно, – вздохнул Ахад. – Ладно, извещай меня обо всем, что будет происходить. И начни уже использовать эту хренову сферу для сообщений, что я тебе дал! Хватит играться! Или что ты там с ней делаешь?

По его меркам это было очень дружественное поведение. Мне, в свою очередь, надоело смотреть на его бессмысленную возню с одуванчиком, и я дал выход любопытству, поинтересовавшись:

– У тебя все в порядке?

– Нет. Но говорить об этом я не расположен.

В обычный день я бы просто ушел, оставив его наедине с невеселыми думами. Но сейчас ему сопутствовало нечто особенное – некая тяжесть, которой дышал его облик, странный вкус, носившийся в воздухе, – и все это заинтриговало меня. Он не обращал на меня внимания, и я притронулся к нему. Ну а он настолько погрузился в свои мысли, что позволил мне это.

Меня чем-то овеяло. Словно огнем, только не причиняющим боли. Дыхание мира пронеслось сквозь нас, учащаясь, и…

Тут Ахад вновь заметил меня и зло сбросил мою руку. Я улыбнулся в ответ и спросил:

– Так ты обнаружил свою природу?

Его рассерженный взгляд исчез под насупленными бровями, с лица пропало всякое выражение, и я не мог сказать, растерялся он или просто был раздражен. Была ли моя догадка правильной, или он сам не понимал, что чувствует? А может, сразу и то и другое?

Тут я подумал кое о чем еще. А подумав, приоткрыл рот и втянул его запах, напрягая все иссякшие чувства, чтобы разобраться в смешении знакомых эфиров. Особенно тех, что имели отношение к цветочку… Ага, вот оно! Теперь я был уверен.

– Тебя навещала Ликуя, – задумчиво произнес я.

Запахи не лгут: одуванчик побывал у нее в волосах. Но я вычислил гораздо больше: запахи рассказали еще и о том, что они с Ахадом недавно занимались любовью. Может, это и стало причиной его угрюмой задумчивости? Меня подмывало хорошенько подразнить его на эту тему, но я мудро воздержался. У него, кажется, и так руки чесались.

– Ты вроде куда-то спешил, – процедил он ледяным тоном. Его глаза потемнели, воздух кругом так и дрожал, излучая откровенное предупреждение.

– Обратно в Небо, пожалуйста, – сказал я.

И едва ли не прежде, чем я договорил, Ахад швырнул меня сквозь ткань бытия. Я вылетел из реальности, хихикая на лету и отлично понимая, что Ахад услышит мой смех и это окончательно выведет его из себя. Ну что ж, он на мне отыгрался. Я возник в десяти футах над день-каменным полом в одном из отдаленнейших уголков нижней части дворца. Падение кончилось переломом запястья. Пришлось полчаса идти к дворцовым писцам, чтобы те наложили целительные письмена.

Пока меня лечили, я расспросил писцов, как идут дела с расследованием нападения. Они односложно отвечали, что особого продвижения не наблюдается. (Они не забыли, что это я грохнул их предыдущего предводителя, но я не видел смысла приносить извинения.) Сейчас писцы трудились не покладая рук – пытались разобраться, как действуют маски. В большой и просторной общей лаборатории, где работало человек пятьдесят, моему взгляду предстало несколько столов с разложенными кусочками алой маски. И замысловатая рама, в которой помещалась белая. Ее смертного носителя я нигде не увидел, но без труда догадался о постигшей его судьбе. Скорее всего, тело отнесли в более укромный покой и теперь потрошили, доискиваясь секретов.

Когда запястье срослось, я прошел в свою комнату, сложил в сумку Гимн одежду, вещи и туалетные принадлежности, выданные мне Морад. Вот и все сборы!

Пока я завершал свои дела в Тени, солнце успело опуститься за горизонт. С наступлением ночи белые стены Неба начали испускать неподвижное и неживое сияние. Я покинул комнату, ощущая необъяснимое беспокойство, и зашагал коридорами. Я мог бы растворить любую стену и пройти замкнутыми пространствами, но теперь они перестали принадлежать мне одному, и я не хотел их посещать. В коридорах мне навстречу попадались то слуги, то высокорожденные. Они замечали меня, а кое-кто даже узнавал, но я не обращал внимания на их взгляды. Я был всего лишь одиноким богом, склонным к убийству, и к тому же второстепенным; в былые времена здесь таких шлялось четверо. Эти смертные понятия не имели, насколько им повезло.

В конце концов я очутился в солярии – личном садике Арамери. Отследить выложенную белым камнем тропинку, вьющуюся среди подстриженных деревьев, было проще всего. Довольно скоро я оказался у подножия узкого белого шпиля, взвивавшегося из самого сердца дворца. Дверь на лестницу не была заперта (опять-таки в отличие от прежних времен). Я вошел и стал подниматься по круто завитой винтовой лестнице, пока не оказался в алтаре – помещении в утолщенной вершине шпиля, где Арамери много веков проводили свой ритуал наследования.

Войдя, я уселся на камень. Здесь, в этой комнате, умерло несчетное количество смертных. У них отнимали жизни, чтобы привести в действие Камень Земли и передать божественное могущество следующему поколению Арамери. Теперь в шпиле было так же пусто и пыльно, как и в нижних помещениях Неба. Надо полагать, Арамери продолжали торжественно передавать власть, но делали это иначе и в другом месте. Пустотелый постамент, некогда стоявший посередине, больше не существовал. Он разбился в тот день, когда Камень и Йейнэ слились воедино. Хрустальные стены с тех пор восстановили, потрескавшиеся полы заделали. Однако в комнате некоторым образом ощущалось отсутствие жизни. По временам своего рабства я такого не помнил.

Я стянул Эн со шнурка, положил рядом на пол и начал катать туда-сюда, припоминая, каково это было – летать, оседлав солнце. Ничего другого в голову не лезло. Так что я пребывал в полной готовности, когда день-каменный пол вдруг вспыхнул чуточку ярче, а в комнате отчетливо прибавилось жизни.

В прежние времена он всегда влиял на вещи именно так…

Я поднял взгляд.

Сияние пола превращало хрустальные стекла в отличные зеркала, и я легко различил позади себя два силуэта. Ликуя и с ней кто-то такого же роста. Только шире. Этот силуэт был мужским. Ликуя кивнула моему отражению, после чего исчезла, оставив нас наедине.

– Привет, – сказал я.

– Привет, Сиэй, – сказал Итемпас.

Я немного подождал, потом улыбнулся: