– Заклятие?

– Что он рассыплется со смертью хозяина.

– Но…

– Еще одна промашка. Таким образом, два внушительных меча из синей стали. Что скажете?

Брис еще раз осмотрел оружие, глядя на игру аквамарина в слабом свете фонаря.

– Прекрасны. По-моему, подойдут.

– Когда отнесете?

– Завтра. Не имею желания разгуливать там ночью.

Он снова вспомнил холодную ладонь Кубышки. Ему и в голову не пришло, что он забыл упомянуть одну на первый взгляд несущественную деталь.

Кубышка была не просто ребенком.

Она была мертвой.

Благодаря забывчивости Бриса седа испугался меньше, чем мог бы, и на перекрестке двух дорог была выбрана та самая…

Теплый и нежный ночной ветерок шевелил мусор в сточных канавах. Тегол и Бугг помедлили на крыльце Крысьего дома.

– Я совсем вымотался, – заявил Тегол. – Нужно прилечь.

– Не хотите сперва перекусить, хозяин?

– А ты что-нибудь раздобыл?

– Нет.

– Значит, перекусывать нечем.

– Верно.

– Зачем же спрашиваешь?

– Из любопытства.

Тегол упер руки в бока и воззрился на слугу.

– Послушай, это не по моей вине нас там чуть не взяли в оборот!

– Не по вашей?

– Ну, не только по моей. Ты тоже хорош! Ткнуть секретарю в глаза!

– Хозяин, это же вы меня туда послали, потому что у вас явилась идея предложить им контракт.

– Но пальцами в глаза!..

– Хорошо, хорошо, поверьте, я сожалею, и весьма!

– Сожалеешь, и весьма?

– Ладно, весьма сожалею.

– С меня хватит, я иду спать… Посмотри, какой бардак!

– Я приберусь, хозяин, если дойдут руки.

– С этим сложностей возникнуть не должно, а, Бугг? Что ты за сегодня сделал?

– Да всего ничего, ваша правда.

– Как я и думал. – Тегол подтянул брюки. – Ладно, идем, пока что-нибудь не стряслось.

Пятнадцать шагов, не больше. Между императором и рабом. Летерийские ковры, трофеи набега столетней давности, на которых протоптаны тропы. Выцветший узор повествует об извилистых дорогах к славе, коронации королей, награждении поборников… История, по которой в мелочных заботах равнодушно ступают эдур.

Удинаас не приписывал важности мелочам. Он погрузился в свое особое состояние – сосредоточенный неподвижный взгляд, холодная гладь ума, на которой не заметно ни малейшей ряби.

Так безопаснее. Так он мог стоять здесь, на равном расстоянии между факелами, и, не освещенный ни одним из них, молча наблюдать, как Рулад сбрасывает медвежью шкуру перед молодой женой.

Разреши он себе чувствовать, он бы, наверное, позабавился, глядя, как отскакивают с члена императора золотые монеты. Одна, две, еще две, четыре – желание Рулада становилось все очевиднее. Монеты с глухим стуком падали на ковер, подпрыгивали и катились. Он бы, наверное, ужаснулся взгляду воспаленных глаз императора, когда тот протянул руку, подзывая Майен. Волны сочувствия к несчастной девушке могли всколыхнуться. В теории.

Раб сохранял внутреннюю и внешнюю неподвижность и не оценивал разыгрывавшуюся перед ним чудовищную и одновременно комичную сцену.

Сначала ее самообладанию можно было только дивиться. Император взял ее за руку, притянул к себе.

– Майен! – В надтреснутом голосе звучала не нежность, а обыкновенная похоть. – Сказать ли, как я мечтал об этом мгновении?

– Ты обнаруживал свои желания и раньше, Рулад…

– Да, зови меня Рулад, как прежде. Между нами ничего не изменилось.

– Я твоя императрица.

– Моя жена.

– Мы не можем делать вид, будто все по-прежнему.

– Я все тот же, Майен, я тебе докажу. – Рулад неуклюже, как ребенок, заключил ее в золотые объятья. – Не думай о Фире. Ты его дар мне, знак его преданности. Он поступил, как должно брату.

– Я была обручена…

– А я император и могу нарушать правила! Прошлое сошло в могилу, Майен, а будущее кую я! И ты рядом со мной. Я видел, как ты день за днем на меня смотришь, видел огонь в твоих глазах. О, мы оба знали, что ты достанешься Фиру! Что мы могли поделать? Но я все изменил. – Он отступил на шаг, не выпуская ее руки. – Майен, жена моя…

Проза жизни. Неловкость неопытных рук. Мгновения, мгновения. Вместо романтических грез – борьба с досадными помехами. Одежду снять непросто, если только она специально для этого не шилась. А эта – не шилась. Пассивность Майен делала его манипуляции еще более неуверенными, уничтожая последний намек на эротичность.

Удинаас видел, что его вожделение слабеет. Разумеется, оно еще всколыхнется. Рулад молод. Чувства предмета страсти не имеют значения. А Майен теперь именно предмет, добыча.

Император и сам почувствовал невозможность гармонии.

– Я видел по твоим глазам, что ты меня желала. И теперь, Майен, никто не встанет между нами.

Встанет, Рулад. Тем более что теперь ты носишь свое внутреннее уродство еще и снаружи. Вот он, рок. Летерийское золото подчиняется естественному инстинкту и насилует тисте эдур. Ха…

Похоть императора воспрянула. Он убедил себя собственной речью.

Потянул Майен к узкой кровати Ханнана Мосага у дальней стены. Лечь здесь двоим не было возможности, но Руладу это нисколько не помешало. Он бросил жену на спину. Секунду на нее глядел…

– Нет, я тебя раздавлю. Вставай, любовь моя. Ты сядешь сверху. Я подарю тебе детей, обещаю. Много детей, которых ты будешь обожать. Наследников, много наследников…

Трюк, чтобы разбудить инстинкты. Обещание будущего искупления. Причина терпеть пытку.

Рулад устроился на кровати.

Майен, расставив ноги, опустилась на крестообразное золотое тело.

Совокупление. Бренные игры. Человеческая жизнь, где десятилетия сжались в мгновения. Пробуждение, наслаждение обостренных чувств, краткий миг, приводящий к продолжению рода, истощение и смерть. Рулад был молод и кончил быстро. Не смог потешить гордость.