хорошо. Восхищение королевой не мешало ему спорить и переубеждать молодого монарха, что, учитывая его опыт, давалось ему достаточно легко. «Королева не может соревноваться с ним в полемике», – отмечали подчиненные{419}. В целом это был гармоничный союз, построенный на симпатии и взаимном уважении.

Относительно политических инициатив, Черчилль следовал прежним установкам. Например, он выступил против присоединения Британии к созданному в соответствии с планом министра иностранных дел Франции Робера Шумана (1886–1963) Европейскому объединению угля и стали, а также заблокировал отправку британских войск в Европейское оборонительное сообщество. Во внутренней политике, к удивлению многих, он не стал отменять основные проекты и принципиальные решения лейбористов. Как заметил один из его современников: «Часы не были переведены назад ни на секунду»{420}. Осуждать и обещать оказалось гораздо легче, чем воплощать и достигать. Одним из первых решений правительства Черчилля после погружения в очередной экономический кризис стало сокращение потребления мяса. Карточная система сохранилась, продолжилась национализация, неприкосновенной осталась созданная в 1948 году Национальная служба здравоохранения. Уже в который раз вопросы идеологии и политэкономической теории отходили на второй план перед практической целесообразностью, а поиск компромисса и срединного пути преобладал над частными догмами и личными убеждениями.

Зажатый в тиски экономического кризиса, Черчилль даже пошел на такие крайние меры, как сокращение министерских зарплат и расходов на перевооружение. Приятной неожиданностью для нового премьера стала информация о том, что его предшественник умудрился без привлечения парламента и общественности обеспечить выделение требуемой суммы для начала работ по созданию в Британии собственной атомной бомбы. Черчилль хотел сначала приостановить исследования, рассчитывая в вопросе обороны на помощь США и используя высвободившиеся средства для затыкания первоочередных дыр в бюджете. Однако жесткая политика трансатлантического партнера, давшего понять, что сотрудничество в разработке атомной бомбы в годы войны не означает появления у Британии прав по ее совместному использованию, побудила его пересмотреть свою точку зрения. Не без влияния профессора Линдемана он согласился дать зеленый свет на продолжение разработок. В начале октября 1952 года в Британии впервые был успешно проведен первый атомный взрыв – операция «Ураган» (Hurricane) – бомба мощностью 25 килотонн в тротиловом эквиваленте детонировала внутри фрегата Plym («Плим»).

Меньше чем через месяц США испытали на атолле Эниветок (Маршалловы острова) первую в мире экспериментальную водородную бомбу «Иви Майк» мощностью 3100 килотонн в тротиловом эквиваленте. Гонка вооружений вышла на новый виток. Через год у СССР появилось первое термоядерное оружие, пригодное к практическому военному применению, – бомба РДС-6с. Еще через полгода, в марте 1954-го, водородная бомба «Кастл Браво» была успешно испытана в США. Мощность взрыва составила 15 мегатонн, что стало самым мощным ядерным испытанием за всю историю страны. В 1961 году самое мощное термоядерное испытание в мире было проведено в СССР. Мощность взрыва «Царь-бомбы» (кодовое название – АН602) составила почти 60 мегатонн в тротиловом эквиваленте – в 2700 раз мощнее «Толстяка», поразившего Нагасаки 16 лет до этого: радиус огненного шара достиг 4,6 километра, ядерный гриб поднялся на высоту 67 километров, ощутимая сейсмическая волна трижды обогнула земной шар.

Прошло всего 16 лет с момента первого применения атомной бомбы, как человечество создало оружие, которое поставило его на грань уничтожения. Сценарий, предсказанный Черчиллем, сбывался. Мир оказался в тяжелом, но не безнадежном положении, считал наш герой. Мощь ядерного оружия, одна мысль о применении которого приводит в трепет, способна не только нанести непоправимый урон, но и выступить надежным гарантом мира. Черчилль ухватился за «странную идею» – «способность новых видов вооружений уничтожить все и вся может самым неожиданным образом оказаться залогом безопасности». «Если технологии позволят всем убивать всех, тогда никто не захочет убивать никого», – предположил британский премьер. В дальнейшем он развил эту мысль, заявив, что «безопасность стала незаконным сыном террора», а само «выживание превратилось в близнеца всеобщего истребления». По сути, Черчилль не предложил ничего нового. Еще в начале 1930-х годов он активно отстаивал тезис, что лучшей гарантией мира является наличие сильного вооружения, одно применение которого наводило бы страх и препятствовало бы его использованию. Но тогда его глас не был услышан. Зато спустя 20 лет у диалектического вывода о том, что угроза всеобщего истребления является залогом всеобщего мира, стало появляться все больше сторонников. Слова подкрепляли действия. В середине июня 1954 года Черчилль созвал закрытое заседание Комитета обороны, на котором было принято решение о начале работ по созданию в Британии собственной водородной бомбы. «Нам следует вооружаться не для сражения, а для ведения переговоров», – объяснил он свою политику в одном из радиообращений{421}.

Делая ставку на вооружение собственной страны, Черчилль не оставлял идею разрядки, предлагая в качестве первого шага проведение встречи между представителями Великобритании и других западных демократий с членами советского правительства. В феврале 1950 года во время выступления в Эдинбурге он предложил для формата таких встреч новый термин – саммит, отметив, что «главное усилие» должно быть направлено на строительство «моста над пропастью, разделяющей два мира», с тем чтобы каждый смог «жить своей жизнью, если не в дружбе, то, по крайней мере, без ненависти холодной войны». Опираясь на свой опыт в годы войны, Черчилль был убежден, что «коммунистов нельзя переспорить, но с ними можно торговаться». Он предлагал и настаивал на изменении подхода с отказом от идеологических штампов и концентрацией усилий на национальных интересах участников переговоров. Он призывал коллег принять, что у СССР есть свои потребности, возможности и интересы, которые нужно понимать и признавать, используя их для поиска взаимопонимания. Британский политик считал, что «вовсе не внешние завоевания, а порядок во внутренних делах страны отвечает глубинным потребностям русского народа и долгосрочным интересам его правителей». После назначения на пост премьер-министра Черчилль решил реализовать задуманное и провести саммит в трехстороннем формате. Во время первого выступления в парламенте в новом качестве он подчеркнул, что отныне приоритетом правительства в международной политике является «прекращение того, что называется холодной войной, путем проведения переговоров на высшем уровне»{422}.

Проблема британского премьера была не в том, что его инициативы были ошибочны, наоборот, Черчилль указал правильное направление для выхода из тупика и предотвращения дальнейшей эскалации конфликта. Проблема заключалась в том, что успех озвученных им предложений зависел не только от него самого, но и от других участников саммита. Трумэн, известный своим антикоммунизмом и давший имя новой внешнеполитической доктрине США, мало подходил для налаживания диалога с коммунистическим гигантом. В отношении Сталина все было сложнее. Одним из первых международных шагов Черчилля-премьера была телеграмма в Кремль, в которой сообщалось, что он вновь стоит во главе правительства Его Величества, в связи с чем шлет приветствие своему зарубежному коллеге. Сталин ответил на следующий день: «Спасибо за приветствие»{423}. После Фултона и острых заявлений в адрес бывшего союзника протянутая Черчиллем рука могла сойти за двуличие. На самом деле неискренним этот жест не был. Признаваясь в личных беседах, что Сталин «никогда не нарушал данное мне слово», он старался после войны придерживаться деликатного обращения с главой СССР. Более того, между ними не прекращалась личная переписка. «Мой боевой товарищ, желаю всего самого лучше в ваш день рождения», – передал Черчилль Сталину 21 декабря 1946 года через советского посла в Лондоне Г. Н. Зарубина (1900–1958). Спустя три дня пришел ответ: «Примите мои теплые благодарности за ваши добрые пожелания на мой день рождения». В январе следующего года весточка про воспоминания о работе с «великим военным лидером Британии» и «величайшее уважение и восхищение всем», что Черчилль