Сеньоры вновь весело переглянулись.

— Ах да, ей тоже скажете, что от меня, — на всякий случай махнул им, чтоб чего не вышло — у Ингрид очень боевой норов. Про то, что её «кидать» не стоит, промолчал. И так понятно всем, что уж кого, но любовницу обидеть не дам.

Сеньоры ушли. А я допил пиво и заказал молоко. С мёдом. Буду наращивать боевой потенциал. В голове играл только один вопрос: «ну скоро?». Но, видимо, графиня хоть и ошпаренная горем, но рамсы не путает и понимает, кто их герцогство кормит. И в дела гильдий не лезет. Ибо гильдии вскладчину десяток их герцогств купят, всё бабло в городах, у таких вот «глав цехов», с которыми я сейчас общался, а не у дворян. Такие соберутся вместе, «перетрут» насущное, и, глядишь, графиня шла-шла, и на шнурке ночной рубашки случайно удавилась. Всяко в жизни бывает. Благородные и купцы сосуществуют в параллельных реальностях, но не сказать, что не пересекаются — отнюдь. Купцы дают много-много денег благородным, те в ответ не трогают их и их бизнес, при этом и те и другие закрывают глаза на шалости друг друга, которые не касаются лично их. А ещё благородные часто бизнес гильдий всячески защищают луками и копьями своих армий от конкурентов. Капитализм ещё не вошёл в эти двери, но уже стучится и скребётся, уже поднялся на порог. А потому, считаю, в этом мире уже возможны планируемые реформы. И если я не проведу их быстро, они сами произойдут медленно, за одно-два столетие. Я везучий попаданец, в удачное время зашёл!

Сегодня на местном рынке, куда пошёл, разослав по городу гонцов к главам гильдий, случайно увидел… Гитару. Да-да, её самую! Настоящую! Испанскую, шестиструнную!

— Dayobanыyzhesukanahuy! — только и смог лаконично выдавить, при виде такого богатства. Ибо местные гитары не знали, и мир от этого несказанно много потерял. — Откуда?

— А, на прошлой неделе из Севильи привезли, тамошние мастера делают, — честно ответил торговец.

— Давно? Я поставил ногу на ступеньку лавки — гитара лежала на улице на развале под навесом, проверил струны, подтянул третью и зарядил боем Am, C, G, F. Баррэ тяжеловато идёт, не сбалансирован гриф. Уровень Бобруйской фабрики — учиться играть по принципу «не жалко». Но тут это явно шедевр. И сделана точно местными мастерами — и струны из жил (первая-третья), и дерево совсем иного качества, более грубое, и колки… Кованные. Кованные колки, маму их! И их двенадцать. С запасом мастера сделали, видно, по привычке.

— Что, давно? — не понял продавец.

— Делают? Их? В Севилье? — пояснил я.

Пожал плечами.

— Я уже четвёртый год вожу. А до того не возил.

— А первый раз их увидел давно? Там.

— Да чёрт его знает? — Купец снова пожал плечами. — Первый раз хотел привезти, дескать, диковинка, когда Лупе родилась. Да не стал. А это лет двенадцать как, получается.

Сильвестр — трепло! Ладно, куплю с запасом, ему потом придарю.

— Сколько в наличии? — Постучал по корпусу костяшкой пальца.

— Дык, одна, благородный сеньор. — Мне б и ту продать, — в извиняющемся жесте развёл он руками.

— Сколько? — Я понял, меня сейчас обуют, ибо высказал заинтересованность.

— Недорого возьму. Всего пятнадцать лунариев. Лишь бы не валялась не пылилась. — Жалостливое лицо.

Точно, обувает. Но мне не хотелось торговаться, хотелось поиграть, побрынчать. Детство вспомнить. Детство ТАМ.

Он начал рассказывать, что вообще-то взял дороже, но она, эта музыкальная дурында, так ему опостылела, что он готов в убыток, лишь бы корм лошадям отбить…

— Десять. Или ухожу. — Поставил гитару назад на прилавок.

— Двенадцать прямо сейчас, — подумал, что это игра, торгаш.

— Сигизмунд, — обернулся я к отроку, отсчитай десять лунариев.

Лунарии лежали на прилавке. Манящие. Блестящие. Сверкающие холодным серебряным блеском. Можно, конечно, меня ещё поразводить, но а вдруг я и правда уйду? А свет этих лунариев уже сейчас затмевал глаза.

— Договорились, благородный сеньор. — Торговец жалостливо выдохнул, но мне его жалко не было. Жадность — смертный грех, его проблемы. Гитара перекочевала мне в руки.

— Фигасе, граф, ты любишь музыку! — офигел отрок, когда мы отошли.

— Есть вещи, которые бесценны, Сигизмунд. А это просто деньги.

Тут же, по выходу из рынка, потряс Рохелео на предмет, где Сильвестр. Я о нём не слышал, но я и не интересовался на самом деле. И получил настолько оригинальный ответ, что выпал в осадок:

— Его в тот же день взяли, когда герцог Бетисский уехал. Но этот шельмец даже пыток не стал ждать, сразу попросил аудиенции у герцогини, дескать, всё-всё о договорённости с Пуэбло расскажет.

— Герцогини? — усмехнулся я.

— Ну, он же не знал точные расклады, кто наверху как, — развёл Кавальо руками. — И его приказали тащить на совет. И я там был — всё видел и слышал. И как он рассказывал, что такое сатира. И что взял от тебя заказ на короля. Его пытали про герцога, но он был готов на библии клясться, про герцога вообще речи не шло, у графа, то есть тебя, твоё сиятельство, головная боль только насчёт короля Карлоса — ненависть лютая, остальных ты не воспринимаешь всерьёз. Что в общем-то правда, и менестреля, попытав больше для острастки, отпустили.

— «Больше для острастки» — заметил я. — И «полная горем мать». Не вяжется! — припечатал я. — Он сотрудничал с исчадием ада, неможно «для острастки».

— Так он чего и попросил о встрече, — скривился Рохелео: «Самое важное забыл». — Он первым делом предложил у герцога взять контракт на Пуэбло, а также на любого владетеля, врага герцога, которого ему захочется. И всего-то за жалкую сотню лунариев за одно имя. И он честно отработает, гоня волну на недоброжелателей Картагены. И агенты герцога всегда могут послушать его концерты и убедиться, что он выполняет контракт.

Мы рассмеялись, и смеялись долго.

— Заплатили? — сквозь слёзы, успокаиваясь, спросил я.

— А как же! — важно задрал нос Кавальо. — Четыреста лунариев. Четыре имени. Одно из них — твоё. И шельмец уже начал петь свои пасквили, народ на него только так сбегается. Страже сказали не трогать — пусть поёт, какую бы безобразщину не орал. Там и королю достаётся, и сестре его, и много кому. А потом я сбежал, и что сейчас — сказать не могу. Знаю точно, что у этого музыканта труппа из нескольких человек, и ему гильдейские оружейники барабаны сделали на стойке, с педалями. Но больше не скажу.

— Ладно, решим. — Я удовлетворённо вздохнул. — Сильвестр из бродячих собак, но даже у бродячих есть вожак стаи. Вернётся.

— А думаешь к тебе вернётся? — с вызовом усмехнулся Кавальо.

— Они могут дать ему только деньги! — наставительно поднял я палец. — А я — накормлю, обогрею и уму разуму научу. И цель дам, и удочку. Да, вернётся. И ты с людьми старайся по-людски поступать. В разведке это первое дело.