тогда жил в комнате на четвертом этаже с балконом – на Елоховскую церковь, – появились странные сильно пьющие мальчики-поэты: Леня Губанов, Володя Алейников, Юра Кублановский и с ними еще полтора десятка мальчиков и девочек, всех не упомнишь. Хотя среди тех, кого я не помню, был и Саша Соколов, впоследствии замечательный писатель.

Главным, вожаком был Леня Губанов – поэт с совершенно ясными голубыми с сумасшедшинкой глазами и челочкой под блатного. Стихи были яркие, выразительные с очень смелыми образами, что называется имажистские. Тема в основном: я и Россия или: я, любовь и Россия. Губанов кочевал из одной мастерской и кухни в другую мастерскую и кухню, по ранним московским салонам и всюду читал свои стихи с огромным успехом.

Новое литературное течение уже просматривалось, но имени не имело. Надо было его срочно придумать. Помню, сидели мы у Алены Басиловой, которая стала потом женой Губанова, и придумывали название новому течению. Придумал сам Губанов: СМОГ. Самое Молодое Общество Гениев, Сила, Мысль, Образ, Глубина, и еще здесь присутствовал смог, поднимающийся с Садового кольца нам в окна. Нормальное название – для любого литературного течения подойдет.

Мне нравились эти поэты, что не прошло для меня даром и имело последствия.

Вместе с Володей Батшевым Губанов организовал первую демонстрацию под окнами Союза писателей СССР. Ребята торжественно пронесли плакаты с сатирическими надписями. В туалет Дома литераторов забросили кусок негашеной извести. В общем, разразился скандал. А на меня в Союз писателей был подан донос, где в числе других моих прегрешений (вроде «не наш человек») сообщалось, что я – не кто иной, как «фюрер смогизма». Как будто это такое еретическое учение «смогизм». Естественно, меня исключили из Союза писателей (а приняли буквально накануне).

Леонида Губанова не печатали. Не печатали, несмотря на то что стихи его нравились Евтушенко и другим маститым поэтам. Среди всего этого мелькания и кружения он был, как понимаю, совершенно одинок. И в 37 лет, как и предсказал себе в стихах – «рамка 37 на 37», – погиб. Нет, не умер – погиб.

АЛЕНА БАСИЛОВА

Без Алены Басиловой Москва 60–70‐х была бы, боюсь, неполна. Дом ее стоял прямо посередине Садового кольца примерно напротив «Эрмитажа», рядом был зеленый сквер. Теперь ни этого дома, ни сквера давно нет… А когда-то с раннего утра или посредине ночи мы кричали с улицы (она жила на третьем этаже): – Алена!!! – и соседи, как понимаете, были в восторге.

В ее просторной старомосковской квартире кто только не перебывал, стихи там читали постоянно. Помню кресло в стиле Александра Третьего, вырезанное из дерева, как бы очень русское: вместо ручек топоры, на сиденье – деревянная рукавица. Здесь зачинался и придумывался СМОГ в пору, когда Алена была женой Лени Губанова. Здесь пили чаи и Андрей Битов, и Елизавета Мнацаканова – такие разные личности в искусстве. Мне нравилось смотреть, как Алена читает свои стихи: она их буквально выплясывала, оттого у стихов ее такой плясовой ритм. Очень сама по себе и совершенно московская Алена Басилова.

ВЛАДИМИР АЛЕЙНИКОВ

Володя Алейников – юный, зеленоглазый, волосы вьются светлыми кольцами. Читая стихи, он закрывал глаза и впадал в некий поэтический транс. Водке предпочитал вино и портвейн. Южанин – в стихах его очень чувствовалось южнорусское лирическое начало. Володя приехал в Москву из Кривого Рога, где у родителей был дом и сад, и в нем самом была некая степенность и неторопливость. Стихи почти сразу явились в своей зрелости, как Афина из головы Зевса. Так и остались: лучшие – те самые, во всяком случае, для меня.

Одно время мы подружились и путешествовали вместе по Москве из дома в дом, от стола к столу. Сборники стихов Володя печатал на машинке и дарил с исключительной легкостью. Сам сшивал, рисовал картинку-заставку, обложку – и появлялась изящная книжица в одном экземпляре. А то и просто от руки писал всю книжку стихов. Я думаю, в Москве сохранилось немало таких рукотворных книжек. Он и рисовал изрядно: помню акварельные портреты и романтически-наивные рисунки тушью – обнаженные женщины. Одно время Володя дружил с замечательным художником Зверевым.

«Настоящие» книги Алейников начал издавать, как только это стало возможно, и за последние десять лет вышло не менее десяти книг – иные довольно толстые и в твердом переплете.

Но все-таки самое дорогое для меня – то время. Как сейчас вижу: Коктебель, на веранде у Марьи Николаевны Изергиной Володя в самозабвении читает свои стихи, вокруг за длинным столом – загорелая наша компания, а в стекла заглядывают синие кисти винограда.

ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ

Юрий Кублановский в юности походил на юнкера или студента-белоподкладочника: тонкая кость, васильковый цвет глаз. И стихи уже тогда были под стать: Россия, по которой тосковали эмигранты, – сладостная, православная, почти придуманная. Ну, ведь на то и поэзия. С годами стихи стали реальнее, трагичнее, но взгляд автора по-прежнему устремлен в те, доблоковские, дали.

Поэт Юрий Кублановский был негромкий, тихий, тем не менее стихи его, которые рано стали печататься в тамиздате, в таких журналах, как «Грани» и «Континент», обратили на себя внимание соответствующих органов. «Россия? Какая Россия? Пусть там и воспевает эту свою Россию!» – слышу начальственные голоса.

По профессии Кублановский – искусствовед. Работал на Севере, затем в небольших музеях по России. Наконец – сторожем Богоявленского собора, что в Москве. Помню, пришел я к нему зачем-то на работу к Елоховской церкви, вынес он мне из сторожки стул к воротам. Мимо богомолки идут, а мы – о поэзии. Не вписывался Юра в тот «социум».

Поэта вызвали в КГБ, поговорили по-отечески и предложили на выбор: либо свободный Запад, либо Восток, но за колючей проволокой. Потом я встретил Юру на пляже, в нашем Коктебеле. Отъезд уже был предрешен. Напоследок погрелся на солнышке и – уехал.

Через годы мы встретились в Париже, теперь видимся в Москве. Как понимаю, с радостью он вернулся в Россию. В Париже он говорил: «Не могу жить здесь. Снега нет зимой. Не могу писать. В Мюнхене снег все-таки выпадает». А я думал: «Надоел снег. А еще пуще надоела черная грязь».

В эмиграции Юрий Кублановский издал свою первую книгу стихов. Теперь он – известный поэт, живет в Переделкине, широко печатается. А когда приехал, горбачевские чиновники долго не хотели возвращать ему советское гражданство, пока вся эта нелепость не отпала сама собой.

АРКАДИЙ ПАХОМОВ

Встречал я поэта Аркадия Пахомова больше