получает определенную порцию стихов Дмитрия Александровича. Что ж, подобные честолюбие и устремленность в будущее достойны любого авангардиста. Но компьютер и сам умеет сочинять стихи, была бы программа. У меня есть такая программа, американская. Три стихотворения я перевел на русский, потом надоело – слишком просто.

ЛЕВ РУБИНШТЕЙН

Поэта Льва Рубинштейна я встречал еще очень молодым человеком. Он писал тогда экспрессионистические стихи. Через несколько лет я слышал Льва Рубинштейна, если не ошибаюсь, у художника Кабакова, в его мастерской на чердаке. Поэт вынул из сумки кипу библиотечных карточек и стал читать свои записи, откладывая прочитанное в сторону. Это были очень необычные по своей остраненности и внеэмоциональности тексты. Речь шла о некоем событии, суть которого так и оставалась непроясненной.

После я слышал разные выступления и разные – не сказать стихи, скорее поэтические тексты – в различных московских компаниях. Я все думал, как же это можно издать. Первая книжка-каталог появилась в конце 80-х. Потом тексты Льва Рубинштейна стали печатать в периодике. Они выглядели, как тексты из Библии – стихи под номерами, и тоже воспринимались свежо и интересно.

Все-таки, мне кажется, здесь не обошлось без Ильи Кабакова – мощного новатора, который и на меня повлиял. Когда Илья показывал свою тематическую графику, он неторопливо доставал из папки графические листы с очень похожим рисунком и текстом, а потом шли пустые листы, которые также полагалось разглядывать. Но в целом поэзия Льва Рубинштейна нова и оригинальна. Тут, я бы сказал, предполагается совсем иное отношение к тексту. Всё на одном уровне.

ТАТЬЯНА ЩЕРБИНА

Поэт Татьяна Щербина дебютировала в 1980 году на так называемом «Вечере неофициальной поэзии» в Центральном доме работников искусств. Афиша гласила «Поэт – профессия или…». Уж не знаю, что имели в виду устроители, но пришли официальные критики, и получился скандал.

А еще раньше Татьяна Щербина профессионально наладила своеобразный самиздат. «Издательство» работало так. Автор печатал на машинке свою рукопись в количестве 4-5 экземпляров. Художник рисовал, фотограф делал снимки иллюстраций, а переплетчик (одно время им был поэт Алеша Бердников) изготавливал романтический переплет в виде готического рельефа, обтягивая его материей. Получалась довольно солидная книга. Поклонники покупали, и, по словам автора, хорошо платили. К последней книжке, которая вышла в самиздате в 1985 году, написал предисловие известный критик Лев Аннинский. Потом у Татьяны Щербины выходили книги стихов во Франции, в России. Была не раз она отмечена и премиями. Но это уже в наши новые времена.

АЛЕКСЕЙ ПРОКОПЬЕВ

Поэт, идущий от Мандельштама и развивающий русскую поэзию, я бы сказал, в интуитивно-мистическом духе. В некоторых его стихах слышится явное язычество, проступает север, пустыня духа.

ВИКТОР КРИВУЛИН

Он появился, опираясь на палку, из‐за угла нашего дома – я жил тогда на 3‐й Мещанской. А уж потом я посетил его большую коммунальную квартиру на Петроградской. Это был поэтический центр, можно сказать, всего Питера. То и дело раздавались телефонные звонки, приходили молодые поэты, появлялись девушки, целые компании. Приехать в Ленинград и не зайти к Кривулину – мы, москвичи, себе этого не представляли…

Но еще раньше все же была квартира 37. Там он жил со своей тогдашней женой Таней Горичевой – и тоже было много приходящих, которые делились на поэтов и философов. Философы были по части Тани. Я как-то посидел на очередном философском собрании, показалось скучновато. Помню оранжевый свет абажура на столе с рукописями. Здесь творился самиздатский журнал «37». И на входной двери – мелом 37. И в памяти – 1937 год. Так что все одно к одному.

В 70‐х появились и самиздатские журналы, в Питере их было много: «Часы», «Обводной канал», «Митин журнал» и другие. Конечно, для ГБ это была серьезная работа. А для поэтов – отдушина и возможность хоть как-то реализоваться в печати, потому что все эти кипы машинописных листов (многие журналы были толстыми, не тоньше «Нового мира») приезжали на «Красной стреле» в Москву, а затем разлетались по всей России.

ЕЛЕНА ШВАРЦ

Самобытное экспрессивное дарование Елены Шварц сразу выделило ее из круга пишущих, но не печатающихся ленинградцев. Ведь тогда как было? Если тебя не печатают, а читают, предположим, в студенческих кругах, смело объявляй себя гением. Кто возразит, тот, значит, тебя просто не понимает. И особенно в Питере, в этой туманной атмосфере бывшей Северной Пальмиры расхаживали по компаниям разные «великие» поэты, все больше «бродскообразные». Новому поколению – кругу Кривулина и Елены Шварц – необходимо было с самого начала противопоставить манере Бродского свое, другое, что они и сделали. Очень давно я прочел в машинописи одно стихотворение Елены Шварц. Самого стихотворения уже не помню, но ощущения были яркие: вода, лодка, перевозчик, видимо Харон, не то люди, не то тени. Мистичность, но свежая, веяло чем-то польским, славянским. Я понял: появился новый поэт.

Помню выступление Елены Шварц в мастерской Ильи Кабакова на чердаке дома «Россия», что на Сретенском бульваре. Невысокая, склонная к полноте женщина с маленькими ручками то и дело поправляла и зажигала свечи, горящие перед ней на пюпитре – свечи падали и гасли. И вообще мешали слушать. Но этот наивный антураж, видимо, был необходим поэтессе. Что-то чудилось забытое, провинциальное. Мне было смешно. Потом я услышал от кого-то ее отзыв: «Сапгир смотрел на меня холодными глазами». Романтично, но непохоже. Хотя… может, поэзия в современном мире и есть какая-то непонятная самоделка, ну вроде деревянного бруска, так отовсюду продырявленного, что дерево тонет в воде.

СЕРГЕЙ СТРАТАНОВСКИЙ

Стратановский стал довольно широко известен нам, москвичам, в 70‐х годах. Его печатали самиздатские ленинградские журналы, в «Аполлоне-77» его опубликовал Михаил Шемякин. Как я понимаю, этот коренастый, ученого вида немногословный поэт был в некотором роде философом и идеологом этого круга. Вот как пишет о нем друг его и соратник Виктор Кривулин: «После окончания университета в 1968 году поэзия становится главным делом жизни Стратановского. Точкой отсчета можно считать 21 августа 1968 года, когда реакция на вторжение в Прагу войск Варшавского договора окончательно определяет нравственную позицию нового литературного поколения и сообщает стихам Стратановского ту мучительную горько-ироническую ноту, которая и позже будет присуща большинству его стихотворений.

Наиболее интенсивный творческий период для него – 1968–1973 годы. В это время он посещает Центральное лито при Ленинградском союзе писателей, где поэт Г. С. Семенов объединил наиболее талантливых представителей новой поэтической волны – Олега Охапкина, Бориса