Стало жарко.

Помещение, в котором я находилась, оказалось раздевалкой при бассейне.

Свет фонарей проникал через узкие окна под потолком и сумрачно освещал высокие металлические шкафчики, скамейки и двери. Одна из которых была выходом бассейн, а другая в душевые.

Где-то с неприятной размеренностью капала вода.

Я осмотрела окна. Если залезть на шкафчики, можно было до них достать, но вероятности, что они не глухие, не было никакой. Однако пацаны из двора Бэзила рассказывали, что в мужской раздевалке есть такие окна, которые можно открыть. Я же была в женской, и, чтобы попасть в мужскую, требовалось либо выйти в коридор, либо обойти через бассейн. Коридор меня очень пугал. И пусть шагов я больше не слышала, мне по-прежнему казалось, что там кто-то есть.

В бассейне в нескольких местах у подножья стен и у потолка горели небольшие, напоминающие ночники белые лампочки. Сверху нависал такой же балкон, как и в батутном зале.

Я представила, что нам с Лёшей пришлось бы прыгать не в поролоновые шарики, а в воду.

Она была прозрачная и пахла теплом. Однако только я подошла к бортику и успела разглядеть контур своего отражения, как в женской раздевалке, откуда я только что вышла, раздался странный громкий щелчок, и я поспешила к мужской.

Плитка была мокрая, подошвы скользили.

— Микки! — неожиданный оклик заставил обернуться, и я, поскользнувшись, еле удержалась на ногах.

На другой стороне бассейна стоял Томаш. Откуда он там взялся — не известно. Нас разделяла дрожащая гладь воды.

— Можешь объяснить, от чего ты убегаешь?

Голос у него был ровный, лицо манекенское. Теперь я знала — он сдерживался.

— Чего ты боишься?

Любой ответ прозвучал бы глупо.

— Собираешься уговаривать меня добровольно отправиться в эту психушку?

— Нет, конечно.

— Тогда чего тебе надо?

— Послушай, — он подошёл к самому краю бассейна. — Я не знал, что они отправят тебя в Пуговицы, меня никто не спросил. Я просто предложил твоему деду спрятать тебя на время.

— От кого спрятать?

— Сама знаешь.

На балконе вспыхнул свет, и, судя по голосам, появились люди.

Из женской раздевалки показалась Джена со своим сопровождающим.

— Оставьте её в покое, — крикнул им Томаш и бросился обегать бассейн. — Дайте нам поговорить.

Стремительно метнувшись к мужской раздевалке, я проскочила через неё насквозь в коридор, добежала до лестницы и, перемахивая сразу через две ступеньки, взлетела по ней лишь до второго этажа, потому что с третьего мне навстречу уже спускались те, кто был на балконе.

Фил крикнул: «Вон она!».

Я прекрасно осознавала, что у меня уже не получится никуда убежать. Дело было в злости и отчаянии. Что там плёл Томаш и какие у них были причины ловить меня, уже не имело никакого значения.

Бежать или драться до смерти. Я определённо сходила с ума, но сдаваться всё равно не собиралась.

Зал, в который я попала, был с огромными зеркальными стенами и мягким ламинатом на полу. Вспомнив про Лёшин телефон, я сунула руку в карман, но вытащить его не успела.

Кто-то сзади подсечкой сбил меня с ног и придавил сверху собственным весом.

Стало очень больно. Зал наполнился голосами, но я уже ничего не соображала. Там что-то происходило, но я, уткнувшись лицом в пол, ничего не видела.

Внезапно вдруг всё стихло. Все резко замолчали. Тот, кто держал меня, слез.

Еле-еле поднявшись на четвереньки, я просто поползла вперёд.

Сквозь застилавшую глаза пелену я различила приближающуюся ко мне женскую фигуру, только лицо разглядеть никак не могла. Силилась, силилась, но ресницы дрожали и скапливающиеся на них слёзы затуманивали всё вокруг.

Стук её каблуков по ламинату гулко звучал в наступившей тишине. Меня затрясло. И чем ближе подходила эта женщина, тем сильнее меня трясло.

Воздух в лёгких закончился, и я почувствовала, что вот-вот отключусь.

Однако, когда она оказалась от меня на расстоянии вытянутой руки, я вдруг с ужасом поняла, что прекрасно вижу её лицо. Каждую чёрточку, каждую прядь волос, каждую новую морщинку возле глаз, знакомую родинку и тёплую улыбку. Всё-всё вижу так, словно и не прошло столько долгих лет нашего расставания.

— Мамочка, прости меня, пожалуйста! — я кинулась ей в ноги, обняла колени и разрыдалась. — Это я виновата. Во всём-во всём виновата. Я плохая. Только умоляю, прости! Спаси меня. Забери с собой в хороший мир с голубым небом. Пожалуйста, не отдавай меня им. Я выбираю тебя. Только тебя. Я исправлюсь, честное слово.

Она присела на корточки и погладила меня по голове.

— Как же ты выросла, мышонок, я бы тебя совсем не узнала и на улице прошла мимо, — мама осторожно высвободилась из тисков моих истерических объятий. — Здесь никто не желает зла. Здесь все твои друзья. Посмотри.

Я посмотрела туда, куда она показывала, но теперь не видела ничего, кроме её глаз.

— Мамочка, я так тебя люблю, не бросай меня больше!

Чего бы мы о себе не воображали, мы никогда не знаем себя до самого конца.

Почему нам снятся пугающие или повторяющиеся сны? В чём причина необъяснимых, навязчивых идей? Отчего мы считаем себя плохими, никому не доверяем или боимся любить? Откуда берутся страхи и в какой именно клеточке нашего мозга или частичке души рождается и начинает разрастаться дестрой?

Какими бы сильными, смелыми и независимыми мы себе не казались, внутри нас, где-то очень глубоко, иногда так глубоко, что даже не разглядеть, продолжают жить маленькие, напуганные и растерянные дети. Обиженные, жалкие и незащищённые.

Дети, которым кроме любви и радости ничего и не было нужно, но которых изгнали из рая задолго до того, как они были готовы принять эту неизбежность.

Я заболела. Простудилась, наверное, когда ждала автобус утром на остановке, и три дня валялась в слезах и соплях в тёмной, зашторенной комнате. Мама приходила, ставила на столик очередную чашку с чаем и, не задерживаясь возле моей постели надолго, исчезала. После случившегося мы толком и не поговорили.

Нет, я знала, что она приехала, потому что умер Кощей и что в Пуговицах, якобы, меня насильно не держали, но о нас с ней мы не говорили. Никак. У меня болело горло, я много кашляла, и мама уверяла, что разговаривать мне нельзя.

Она тоже изменилась. Стала какая-то чужая и ненастоящая.

Но не оттого, что мы так долго не виделись и совсем отдалились. И не потому, что я так долго её ненавидела и в моей голове она могла превратиться в кого угодно, даже в Надю.