Манжаренко у командира, собираясь спрыгнуть на высушенную первыми заморозками землю.

— Мне, как капитану корабля, полагается умереть на броневике. Да и не жилец я уже на белом свете.

Рашпиль закрыл покрасневшие глаза.

— А может, мы все-таки возьмем его с собой? — спросил товарищей однорукий Паляница. Кости его тонких ревматичных ног похрустывали, будто в печи стреляли сухие березовые поленья.

На соседней бронеплощадке запели:

Горсть коммунаров без страха, с отвагой

Сражалась с тучами барских сынков,

Мундир генерала сошелся с сермягой,

Дворянская шпага — с мужицким клинком.

Красноармейцы прислушались, на их лицах появились улыбки. Песня ободрила их.

— Лапта затягивает, матрос. Мировой голос, — похвастал Баулин, дослушав песню до конца. — Я вот что расскажу вам, ребята. В тысяча восемьсот тринадцатом году в кровопролитном бою под Лейпцигом гвардеец Леонтий Коренной, единственный из всего батальона оставшийся в живых, израсходовал заряды. Он отбивался от французов штыком и прикладом. Противники не могли схватить его — со страшной силой Леонтий крошил головы нападавших. Застрелить его они тоже не могли: вышли все патроны. «Храбрый русский, сдавайся!» — кричали французы.

Но Леонтий продолжал неравный бой. Истекая кровью, он свалился на трупы товарищей. Наполеон, узнав о подвиге Коренного, в приказе по армии поставил в пример своим войскам русского гвардейца. А солдаты гвардейского полка сложили песню о геройстве своего однополчанина. Более ста лет песня, прославлявшая доблесть славного воина, распевалась солдатами этого полка.

— Вот так когда-нибудь и о нас сложат песню, — прошептал Рашпиль. — Ну, счастливый путь, товарищи!

— Не пойдем мы без тебя, ты отец наш! — взмолился Гладилин.

— Приказываю: оставить меня, взорвать бронепоезд и уходить к своим, — пробормотал Рашпиль, подымаясь, и тут же, подкошенный болью, упал на парусиновую койку.

Спорить дальше было бесполезно. Бойцы, бросив последний взгляд на своего командира, один за другим прыгали на землю и исчезали в темноте.

Лука и Баулин закладывали пироксилиновые шашки. Нетерпеливо поглядывали они в сторону, куда нужно было уходить, — там над землей горело созвездие Стожаров. Баулин поджег длинный фитиль и, схватив Луку за руку, побежал догонять товарищей. Но через двадцать шагов они, не сговариваясь, остановились, вернулись назад, затоптали сладко пахнущий горящий шнур, торопливо влезли в вагон и осторожно, будто к сонному, подошли к Рашпилю. Командир узнал их, попросил пить. Лука нацедил воды из фляги в медную кружку, сделанную из снарядной гильзы, подал ее раненому и подождал, пока тот напьется.

После этого Баулин поднял Рашпиля, с трудом спустил с вагона на землю, взвалил на плечи и, низко пригибаясь, понес в сторону от броневика. Разгоралась винтовочная перестрелка. Лука помогал Баулину, поддерживая ноги Рашпиля.

Баулин опустил командира на разостланную на земле шинель. Лука наклонился над ним. Рашпиль собрал последние силы, прошептал:

— Вырастешь — учись на командира… Народу нужны будут свои полководцы… Много еще придется воевать нашему народу.

— Дядя Никанор, как фамилия твоя?

— Фамилия?.. Чугунов.

— Дядя Никанор, дядя Никанор!.. — Мальчик, изнуренный тревогами дня, бессильно прилег рядом, всхлипнул, губы его тотчас же вспухли. Вся его выдержка улетучилась, словно дым.

Сухой хруст бурьяна заставил его насторожиться. Лука оглянулся. Возле него нерешительно топтался Паляница, из темноты вынырнул Манжаренко.

— Вот явились за командиром. Решили так: оставим его на попечение жителей. Человек он крепкий, может, выдюжает, — промолвил Гладилин.

— Я так и думал, что вы вернетесь. Разве можно было не вернуться? — Лука вскочил на ноги.

Вчетвером они подняли раненого, по кукурузным полям обошли белогвардейские дозоры. Долго несли они своего командира по степи, пока не увидели хутор, притаившийся в ложбине. Постучали в окно первой хаты. Дверь отомкнула женщина.

— Возьми, ради бога, раненого. Может, выходишь его… Советская власть тебя весь век за то благодарить будет, — стал просить Баулин.

— Кладите его под божницу, мой бедолажный тоже у красных: — Женщина вздохнула, зажгла тряпицу, опущенную в блюдце с подсолнечным маслом, поднесла светильник к лицу раненого. — Страшный-то какой, лицо будто воробьями поклевано! — Она метнулась по хате, зашумела горшками, принялась растапливать печь, греть воду.

На броневике рвались снаряды, и ночь от этого была воробьиная — в непрерывных молниях, полосующих небо.

… Бронепоезд «Мировая революция» был выведен из строя в начале Заднепровской операции, предпринятой Врангелем с целью выхода на правобережную Украину, на соединение с белополяками и восьмидесятитысячной Третьей русской армией, формирующейся в Польше. Вместе с этими силами Врангель стремился образовать общий фронт против Советской республики.

Белые вышли на степную равнину, что благоприятствовало действиям крупных конных масс и широкому маневру. Первая стрелковая и двадцать первая кавалерийская дивизии красных оставили Никополь и, потеряв в плавнях половину своего состава пленными, отошли к северу от города.

Когда через села гнали, как скот, грязных, избитых в кровь пленных красноармейцев, народ выносил на шлях куски хлеба, яблоки и помидоры, ставил ведра с водой.

Врангель ворвался в Северную Таврию. Он поставил перед своей армией широкие стратегические цели: разгромить группировку красных, захватить города Александровск и Екатеринослав, провести операцию по очищению Донбасса от красных, пробиться на Дон и Кубань, где рассчитывал пополнить свою поредевшую в бесконечных боях армию казаками и лошадьми.

Солдат не хватало, и по приказу Врангеля захваченных красноармейцев вливали в белогвардейские части. Чтобы их сразу можно было отличить, пленным обвязывали фуражки белой марлей.

По мере продвижения белых мужчины прятались от мобилизации. Женщины по ночам не зажигали огня и даже днем боялись выходить из хат. Четыре дня на правом берегу Днепра продолжались расстрелы. Контрразведчики убивали всех заподозренных в симпатиях к большевикам, всех, кто не хотел служить под белыми знаменами. Лужи примороженной крови на окраинах Никополя и близлежащих сел взывали к мести. Ночами ветер раздувал пожары, горели хаты незаможников и коммунистов.

Перед началом операции командующий врангелевской конницей генерал Барбович, напутствуя генерала Бабиева, командовавшего кавалерией, переправившейся через Днепр, просил передать войскам его слова:

— Любое изменение может произойти только к лучшему. Идя в бой, вы должны считать, что погибаете за Россию.

Бабиев стремился как можно быстрее выполнить свою основную задачу: занять станцию Апостолово, и при поддержке пехотной дивизии разгромить Вторую Красную Конную Армию, и соединиться с главной ударной группой Второй армии генерала Драценко, возглавлявшего всю Заднепровскую операцию.

Он знал, что во время его наступления корпус генерала Витковского — старого его товарища по турецкому фронту — должен решительно атаковать Каховский плацдарм, овладеть им и, переправившись через Днепр южнее Бериславля, соединиться с ударной группой своей Второй армии, сковать на этом направлении войска Шестой Красной Армии.

Бабиев любил Витковского, словно родного сына; после неудачного десанта Улагая на Кубань он не виделся с