серые глаза его, стараясь уловить в них хотя бы тень беспокойства. Они были ясны, в них застыло полное безразличие к жизни. Он не отрекся ни от одного своего слова и только добавил:

— Трудно с вами воевать. Даже бабы за вас.

Дашке больше никогда не довелось встретиться с ним.

Случай этот как-то приподнял ее в глазах механика и знакомых красноармейцев. Время шло, а белые удерживали Каменку. Все попытки форсировать реку они отбивали жестким пулеметным огнем. В плавнях у белых были расставлены засады с пулеметными гнездами, мимо которых невозможно пройти.

Как-то на дом к Дашке пришел красноармеец, сказал, что Иванов вызывает ее в штаб полка. Через пять минут, похолодевшая от волнения, она сидела перед Александром Ивановичем.

— Вот что, Даша. Я уже много о тебе знаю. Знаю, что ты хорошо плаваешь, что отец у тебя подпольщик, что ты несколько лет прожила в Каменке. Тебе надо пробраться в Каменку, выведать, где находятся засады белых, вернуться назад. Стоит там туземная бригада. Не боишься? Вода холодная как лед, почти верное воспаление легких.

— Есть, товарищ командир! — улыбнувшись, шутливо ответила Дашка, застегивая расстегнувшуюся кнопку на кофте.

Ей хотелось сказать Иванову что-нибудь теплое, провести рукой по голове, поцеловать спутавшиеся пряди волос. Но он движением руки отпустил ее.

Не заходя домой, по знакомой тропинке отправилась Даша к Днепру. По речной равнине ветер, торопясь, гнал белогривое стадо низеньких волн. Бичами хлопали выстрелы. Даша разделась, чалмой повязала на голове одежду, вошла в холодную воду и, подхваченная течением, поплыла. Вдоль берега вспыхивали желтенькие светлячки ружейных выстрелов.

В ту же ночь Дашка ночевала у своего деда. Он разрезал для нее красный арбуз, подернутый в середине изморозью, поставил чашку прозрачного меда.

— Вот бы угостить этим медом Иванова!

— А кто он такой будет? — прислонив ладонь к волосатому уху, спрашивал дед.

Даша рассказала.

— Что ж, пусть приходит. Туда никто ему не понесет, не свят вечер.

В этих словах высказал дед свою обиду на командира полка. Уж очень долго он не может отвоевать этот берег, на котором белые запретили ловить рыбу.

Два дня Даша бродила по знакомым плавням, собирала вязанки хвороста и ничего не пропускала мимо глаз. Белоармейцы грубо шутили с ней, иногда гнали.

На третий день, ночью, когда Даша переплывала Днепр, ее заметили белые. Едва не утонув под обстрелом, она добралась до берега, а через час уже стояла перед Ивановым. Он внимательно выслушал длинный ее рассказ.

— Сильно устала? — спросил Иванов.

— Нет, не сильно.

— Ложись спать. Ночью поведешь на Каменку мой полк. — Командир сказал это так, словно посылал ее к соседке за кувшином молока.

Даша легла в комнате штаба на расстеленную попону. Иванов накрыл ее своей во многих местах простреленной шинелью. Любопытство Даши было возбуждено, ее охватила судорожная веселость, замирало сердце. Она с трудом заснула, бессмысленные видения сменялись одно за другим.

На колокольне пробило двенадцать, когда Лука разбудил Дашку. Кружевные облака занавесили звезды. Полк стоял у Днепра, дожидаясь, когда саперы закончат наводку понтонного моста. Говорили вполголоса, шутили. Всеми овладело беззаботное настроение, желание поскорей ввязаться в бой. Через два часа переправились на ту сторону. Минуя высмотренные дозоры белых, повела Дашка людей через плавни. Рядом с ней, поддерживаемый под руку адъютантом, шел раненный в плечо Иванов.

Стояла такая тишина, что слышен был шелест высокой высохшей травы под ногами. Полк пробирался берегом небольшой речонки, разлившейся от недавнего ливня. Дашка шла впереди, изредка из-под ног ее взмывала белая чайка, заставляла вздрагивать; птица кружилась над людьми, потом или садилась на песчаный берег, или, перевернувшись в воздухе, делала быстрый круг, исчезала из глаз. Пахло водой, травами, рассветным туманом. Дашка прислушивалась к едва уловимому в траве шороху красноармейских шагов, поглядывала на Иванова, но на лице его не отражалось той тревоги, которую она чувствовала в себе. В темноте кусты казались ей двуколками белых, а маленькие деревья — вражескими часовыми.

Было влажно, хмуро. Ни разу Дарья не подумала о том, что ее могут убить. Наконец, поднявшись на песчаный холм, они увидели бледные огни Каменки. В ту же минуту грохнул сухой выстрел. Тревожный голос крикнул:

— Кто идет?

Полк обнаружили. Но Каменка была уже близко. Можно было различить на фоне побелевшего неба пирамидальные тополя. Красноармейцы счастливо миновали опасную оборонительную полосу в плавнях.

— За мной! — крикнул Иванов.

И полк, топоча, бросился вперед, через глушняк. Дашка побежала за командиром, выдержка которого невольно подчиняла красноармейцев.

Где-то сбоку застучал пулемет. Дашка видела, как упали сразу двое, как споткнулся Лукашка. Через десять минут красные были уже на улицах Каменки. Чеченцы, стоявшие в селе, почти не отбивались; в нижнем белье они вскочили на расседланных лошадей, бежали в степь. Только артиллеристы пытались вывести батарею. И вывезли бы, если б не подоспели обозленные крестьяне и не перерубили постромки.

Дашка отвела командира в хату своего деда.

— Дедуся, я привела вам Иванова, — хвастливо, будто мужа представляя, сказала она.

В комнату ввалился полковой врач, недоучившийся студент Харьковского медицинского института.

— Товарищ командир полка, несчастье — ваш сын ранен.

— Сильно? Куда? — крикнула Дашка, чувствуя, как все похолодело у нее внутри. Вспомнила: ведь мальчик споткнулся на ее глазах в плавнях, а она даже не остановилась.

— Пулевое ранение, в грудь.

Александр Иванович торопливо, не попадая в рукава шинели, оделся и вместе с Дашкой и полковым врачом побежал в санчасть, расположившуюся в школе. Но Луки там уже не было: вместе с другими ранеными его переправили на захваченном у белых катере через Днепр, в Никополь.

XXIX

В Никополе у Луки вынули пулю, застрявшую в лопатке, и направили дальше в тыл, в чарусский госпиталь, на излечение.

В Чарусе Лукашку поместили в длинной светлой палате городской больницы, у раскрытого окна, в которое глядела разросшаяся бузина. В палате в два ряда, одна к одной, стояли двадцать железных кроватей. На них, покрытые серыми одеялами, лежали раненые красноармейцы из разных полков и батарей.

На молодом теле раны заживают быстро, и уже через месяц, чувствуя себя значительно лучше, Лука по почте послал секретку Ване Аксенову с просьбой проведать его в госпитале. Он знал, что Ваня обрадуется и прибежит не один, а с сестрой. Да, наверно, и товарищей позовет с собой. Как они там живут без него?

Он плохо спал ночью, прислушиваясь к храпу, стонам и бреду раненых, к госпитальной возне с кислородными подушками и уколами, и все думал, как встретит товарищей и что им скажет. Он послал секретку