Игнатьев опасался предприимчивости Сулеймана, сорок пять батальонов которого состояли из прекрасно вооружённых и обстрелянных солдат, три года кряду сражавшихся с черногорцами и умевших лазить по горам, как козы. Они могли обойти семь батальонов Столетова по неведомым тропам, окружить и уничтожить их в два счёта.

Генерал-лейтенант Радецкий подошёл к селению Боброво, которое было сожжено башибузуками, но регулярных войск пока не встретил.

Ожидалось наступление Мехмеда Али со стороны Осман-Базара на Тырново, где стоял одиннадцатый корпус, одновременно с нападением на Шипку.

Осман-паша получил подкрепление из пятнадцати батальонов. Наши 4-й и 9-й корпуса обложили Плевно с восточной и южной стороны. Главная квартира командующего плевненским отрядом генерала Зотова расположилась в Порадиме. Кавалерия охватила Плевно с юго-запада, занимая дорогу в Ловчу и выставив полк близ Софийской дороги. Русские аванпосты находились от турок на расстоянии ружейного выстрела. Румынская дивизия подошла к Плевне с севера от Никополя.

Английский корреспондент газеты «Dayli news» Арчибальд Форбс, заходивший к Николаю Павловичу и снабдивший его свежим номером еженедельника, самонадеянно предположил, что одновременно с нападением на Шипку турки выйдут из Плевно и прорвут слабую цепь окружения.

— Вы лишены резервов, вот и всё! — пожал плечами журналист, имевший, видимо, беседу со своим военным атташе, и для наглядности развёл руками, мол, возражать и спорить бесполезно. Всё будет так, как он предрёк.

Как ни горько это сознавать, но журналист был прав. Резерва, в самом деле, не было. Главная квартира стояла с одною Киевскою стрелковой бригадой, ожидая, что через пять-шесть дней соберётся 3-я дивизия. Затем, недели через две, подойдут другие укрепления. Ну, а если — Боже сохрани! — Сулейман захватит перевал, то положение станет критическим. Придётся отзывать и наследника, и Владимира Александровича из-под Рущука и Разграда, стягиваться, отбиваться, отдавая на жертву болгар, в нас поверивших, и, пожалуй, уходить, умывшись кровью. А пока… в восьми верстах от Ловчи стоял молодой Скобелев с Кавказскою бригадой, конной батареей и пехотным батальоном. На пути из Сельви к Ловче находилась пехотная бригада князя Николая Ивановича Святополк-Мирского. Князя Имеретинского со 2-й пехотной дивизией, которую ему вернули по настоянию Игнатьева, направили в Тырново — в резерв. Этой дивизии было приказано идти в Плевно, тыл которой — с южной стороны — был хорошо укреплён. Александр II смотрел её, готовя к наступлению, но скопление турок близ Шипки побудило двинуть дивизию прямо со смотра в другую сторону.

Очевидно, что решительная битва должна была произойти в самое ближайшее время. Видимо, поэтому разговор у казаков сводился к одному: «Скорей бы турку заломать, да по домам».

Николай Павлович предупредил главнокомандующего, что в ночь с одиннадцатого на двенадцатое августа — от одиннадцати часов вечера до трёх часов утра, смотря по долготе местности, — будет очень продолжительное полное затмение луны.

— И что с того? — спросил великий князь.

— Можно воспользоваться суеверием турок для ночной атаки и производства замешательства, — растолковал Игнатьев.

— Меня сейчас волнует бой у Шипки, — ответил Николай Николаевич. — Нужно быть готовым ко всему.

А ночь была великолепной, тихой, тёплой. Луна пока сияла в полном блеске. Весь бивак по обе стороны оврага был освещён голубоватым светом и виден был, как на ладони. Уже утихли солдатские песни, но с противоположной стороны всё ещё долетали отголоски «Боже царя храни».

Игнатьев перебрался спать в палатку, под холстину, ибо в сарае от духоты и спёртого воздуха заснуть не удавалось. Дни стояли жаркие, до тридцати градусов в тени, и никакого ветра. Боткин объяснил его бессонницу расстроенными нервами.

— Да как не быть моим нервам расстроенными? — воззрился на лейб-медика Игнатьев, — посудите сами. Сегодня с утра был я у главнокомандующего. Его буквально завалили телеграммами. У Шипкинского перевала кипит ожесточённый бой. Турки предприняли безумно-смелую атаку в лоб. Сражаются просто отчаянно. Благо, к Столетову, командующими пятью болгарскими дружинами, подоспел генерал Дерожинский со своею пехотной бригадой. Орловский полк защищает укрепление вместе с болгарами, а Брянский полк стал западнее — на высоте святого Николая, господствующей над Шипкой и куда лезли турки в обход. Сулейман не унывает. У него на заминированных тропах полегло два батальона, но на их место он бросает новые. Любая европейская пехота призадумалась бы, а туркам хоть бы хны, прут напролом!

— Минута решительная, — повёл головой Боткин и поправил на носу очки.

— Я бы сказал, трагическая, — уточнил Николай Павлович. — Борьба идёт на жизнь и смерть! Если Сулейман захватит перевал, мы вынуждены будем отступить, иначе мусульмане подомнут корпус Радецкого и, соединившись с армией Осман-паши, крепко прижмут нас к Дунаю. Сейчас Сулейман идёт в обход левого фланга, где вблизи нашей позиции, как на беду, идёт дорога, заходящая в наш тыл и по которой турки подвозят на быках орудия.

— Откуда вам известны такие подробности? — поразился его осведомлённости доктор.

— Всё время прибывают ординарцы, — живо объяснил Игнатьев. — Один успел лишь доскакать до палатки Николая Николаевича, и его лошадь пала замертво. Она скакала через силу, пока на ней сидел гонец, а как только он соскочил, рухнула и околела.

— Поэзия войны, — вздохнул Сергей Петрович и велел принимать лавровишнёвые капли.

После разговора с Боткиным, Николай Павлович имел беседу с императором. Государь получил письмо от старшего сына покойного Абдул-Азиса Юсуфа Изеддина, с просьбою помочь овладеть престолом. За это он обещал исполнить все желания русского царя и заключить мир на любых условиях.

— Что ты на это скажешь? — спросил Александр II у Игнатьева.

Тот не замедлил с ответом.

— У Изеддина есть довольно многочисленная партия, к которой принадлежит и бывший главнокомандующий Абдул-Керим, сменённый за бездействие. В этом его бездействии я всегда усматривал не проявление старческого маразма, как многие думали, а подспудное желание дать русской армии форсировать Дунай и развить наступление на Константинополь с целью вызвать дворцовую революцию и совершить династический переворот. Юсуф и ко мне обращался с подобным письмом незадолго до моего отъезда из Царьграда.

— Ты полагаешь, он нам может пригодиться? — спросил государь слабым голосом, до крайности измученный дизентерией, которой заболел на биваке и от которой князь Суворов чуть не отдал Богу душу. Глаза у императора ввалились, щёки запали, а пальцы на руках так истончились, что обручальное кольцо едва держалось. Худобу Александра II усугубляло ещё и то, что он был из тех заядлых курильщиков, для которых лучше последний день в жизни, чем последняя папироса.

— Полагаю, да, — бодро ответил Игнатьев, зная со слов Адлерберга, что Николай Николаевич расстраивал своего царственного брата зловещими предсказаниями и мрачными предчувствиями.