Кади открыла изображение, и у нее отвисла челюсть. Увиденное было хуже, чем она могла себе представить. Эрика никто не толкнул; его расплывчатая темная фигура без помех наполовину высунулась из окна. Ее ужаснуло лицо за его спиной. Женщина тоже была размыта в движении, но не для того, чтобы толкнуть его, а чтобы остановить. Кади видела, потому что лицо женщины выражало страдание, а не гнев, в этом она не сомневалась.

Личность женщины не узнал бы никто, кроме ее собственной дочери.

Ее мать.

Кади пересекла Масс-авеню на красный и не вздрогнула, когда водитель нажал на клаксон. Ожидая увидеть на фотографиях Микаэлу Прокоп, Кади сначала не узнала мать, но правда была очевидна на каждом снимке. Ростом она была слишком мала, чтобы быть Прокоп на первом изображении. И этот жест – убрать волосы со лба, – сколько раз Кади чувствовала те же самые кончики пальцев на своем лбу? И все же это было непостижимо.

Единственной мыслью, более ужасной, чем то, что ее брат покончил с собой, была мысль, что ее мать видела собственными глазами, как он это делает.

Кади миновала железнодорожную станцию. Как она сейчас мечтала о поезде Роберта в никуда, но время было неотвратимо, и она вступила в момент необратимого знания. Тем самым она сделала постоянство самой извращенной альтернативной реальностью из всех возможных. Теперь ни у кого из них не было шанса на спасение. Кади не отомстит за брата, покончив с Прокоп, каракулей параноика-студента будет недостаточно, чтобы ее осудить, а Кади своим безрассудным поведением разрушила доверие к себе. Прокоп не убивала Эрика, но она использовала его, травила в самые слабые моменты, и ей это сойдет с рук, – Кади нашла способ подвести брата даже в смерти.

Неужели Кади узнала об этом последней? Неужели оба ее родителя держат это в секрете от нее, позволяя тонуть в одиночестве? Или ее мать скрывает все даже от отца?

Была какая-то нездоровая кармическая справедливость, что, нанимая Ли, отец непреднамеренно заплатил за то, чтобы она запечатлела на пленке худший момент их жизни. Она больше не узнавала этих людей, даже саму себя.

Но сердце ее разрывалось: всего на один день Кади позволила себе поверить, что Эрик не хотел их покидать, что он стал чьей-то жертвой. Это не облегчало боль от потери брата, но в этом горе было что-то мягкое, за что можно было держаться.

Голая правда была иной. Эрик не был убит. Он покончил с собой на глазах у их матери. Кади, не останавливаясь, прошла по улице, ведущей к отелю матери.

Она больше не искала правильных ответов, их не осталось. Кади бросилась бежать, хотя почти не чувствовала ног. Она парила над собой и смотрела, как ее безмозглое тело мчится вниз к реке, как и в прошлый раз, только теперь буря бушевала внутри нее, и впереди не было никакого укрытия. Не осталось ни места, ни человека, на которого она могла бы положиться; даже собственное сердце, разум, интуиция сбили ее с истинного пути.

Она остановилась у подножия Леверетт-Тауэрс. Старое общежитие Эрика было одним из немногих высотных зданий в кампусе. Почти в каждом окне горел свет, оно походило на оживленный улей. Оно было полно студентов, которые разговаривали, учились, занимались сексом, жили своей жизнью, не обращая внимания на то, что кто-то когда-то жил в такой же комнате, как и они, в чистом мучении.

Вот как работает непостоянное время. Для некоторых оно состоит из минут, нанизанных, как жемчужины, прямо и ровно, двигаясь только вперед. Для других, таких как Кади, время было веревкой, в которой прошлое и настоящее переплетались, складывались пополам и обвивались вокруг шеи. Когда один студент вышел из передней двери ближайшей башни, Кади проскользнула внутрь. Она направилась к лифту, но когда стальные двери открылись, оттуда выскочили еще три студента, шумные и смеющиеся. Кади попятилась с их пути.

В двенадцатиэтажной башне со множеством комнат она никогда не будет в лифте одна. Кади резко свернула налево, к лестнице.

Лестничная клетка была пуста, отлитая из некрашеного бетона, освещенная на каждой площадке единственной люминесцентной лампой в клетке. Поднимаясь по ступеням, она отмечала галочкой все, что пошло не так.

Никос ее обманул. Прокоп от нее ускользнула. Мать ей солгала.

Она подумала о самоотверженной молодой матери, отдавшей последнюю частичку своего сердца за сына. Блестящем молодом человеке, который мечтал о развитии науки, но вместо этого обрушил на человечество бич. Парне, которого она любила, чье спасение оказалось эпицентром бури.

Кади оплакивала их всех: Билху, Роберта, Уита и Эрика. Все всегда касалось Эрика. Оплакивала за всю несправедливость, которую они перенесли, за неправедные руки, с которыми они связались, за недостатки семьи и школы, общества и нации, за весь их блестящий потерянный потенциал.

Каждый пролет был разделен на две секции, огибающие друг друга без единого окна. Напряжение, усталость, ощущение бесполезного кружения – на этот раз ее тело было в согласии с разумом. Мышцы дрожали, свитер прилипал к спине, дыхание было прерывистым и хриплым, но Кади не замедляла шаг. Боль в ногах принесла ей удовлетворение от самобичевания. Она подтянулась к перилам, ее влажная ладонь скрипнула по трубе. Каждый шаг приносил свою горькую правду. У них был ритм, похожий на барабанный бой.

Она предала.

Ее обманули.

Она была слаба.

Она ошибалась.

Она опустошена.

Она одинока.

С ней покончено…

Уже на самом верху Кади чувствовала, как бешено колотится сердце, и все же на нее снизошло спокойствие. Она стояла перед металлической дверью с табличкой:

«Доступ на крышу воспрещен. Внимание: подключена сигнализация, при открывании раздастся сигнал».

У осторожности был шанс. Кади пинком распахнула дверь.

Не обращая внимания на вой сирены за спиной, Кади вышла на крышу, словно лунатик. По краю был выступ высотой в полметра перед двенадцатиэтажным обрывом. Она прошла по нему, как будто это бордюр тротуара. Перед ней черным нефтяным пятном расстилалась река Чарльз. Слезы затуманили зрение, размазывая огни по ту сторону реки, так что здания казались объятыми пламенем. Она хотела бы, чтобы это было на самом деле. Если мост погрузится в черную воду и звезды упадут с неба, как бомбы, тогда мир будет честным. Тогда мир сдержит свои обещания.

Эрику обещалось, но мир не мог выполнить обещанного. Из всех голосов, которые преследовали Кади, его голос был единственным, до которого она не могла дотянуться. Эрик был единственным, кто мог понять ее и объяснить все, и он ушел, запертый в каком-то недоступном прошлом. Она хотела, чтобы он сказал ей не делать этого или что он будет ждать ее там, когда она сделает. Она хотела снова почувствовать себя рядом с ним. Но время двулично. Минуты, которые тикали, как и любые другие, были моментами, которые навсегда меняли жизнь, но обнаруживали себя слишком поздно. И то, что она теперь знала, поймало ее в ловушку невыносимого настоящего, без возможности вернуться назад или вперед. Только вниз.