– Это не тайна, а ложь.

– Я боялась, что если скажу тебе правду, то потеряю и тебя. Ты только что лишилась брата, тебе нужна была мать.

– Но, мама… – Кади могла принять или понять все решения матери, кроме этого. Это был удар под дых. – Все это время я задавалась вопросом, почему Эрик покончил с собой, о чем он думал, каждый оставшийся без ответа вопрос о его последних минутах. И все это время единственным ответом, который приходил на ум, была я сама. Это была моя вина.

– Что? Нет! Никогда! Как ты могла такое подумать?

– А как иначе? – У Кади затряслись руки, когда она сказала это вслух: – С той самой ночи, когда он отрезал мне волосы, мы были в больнице, и я сказала, что боюсь его, поэтому он должен остаться. Я просто злилась. Ты сказала, что это разобьет ему сердце, и ты была права. Это разбило ему сердце. Я разбила ему сердце.

– Бог знает, что я наговорила той ночью. Это не имеет значения.

– Имеет! – В горле Кади встал ком, ее душила вина. – Когда ему надо было прикрыть спину, я отвернулась. Я его предала. После того случая он уже не стал прежним.

– К тому моменту он слишком долго боролся.

– Пребывание в больнице стало последней каплей.

– Остановись! – Мать встала из кресла и крепко взяла Кади за руку. – Посмотри на меня. Месяцы, последовавшие за этим пребыванием, были одними из самых стабильных в том году, ясно? Это правда. Я слишком много ему уступала, позволяла обходить болезнь, вместо того чтобы лечить ее. Я нашла ему психиатров вне университетской системы здравоохранения, помогла остаться в школе и избежать вынужденного академического отпуска. А потом, когда ему стало хуже, а не лучше, у меня не осталось никакой институциональной поддержки, чтобы вытащить его. Вот почему мы с Эриком оказались там той ночью. Дело во мне. Я все делала неправильно, до самой последней минуты его жизни, все мои решения были неверными. Если ты собираешься кого-то винить, вини меня.

Кади слушала, как ее мать прослеживает путь своих действий, которые привели к самоубийству Эрика, так же как и сама Кади. Ни одна не говорила о ситуации с Прокоп или о стрессе в колледже или о его личном опыте психического заболевания, о котором ни одна не могла знать, и вдруг стало так очевидно, что есть сотни таких путей, пересекающихся друг с другом. Линия, проведенная нечистой совестью Кади от того пребывания в больнице до смерти Эрика, казалась такой прямой, и все же, как сказал Роберт и продемонстрировала ее мать, память о той ночи была изменчивой. В ту ночь ей было страшно. Она боялась, что брат настолько сошел с ума, что может причинить ей боль. Она все время боялась, когда Эрик болел, боялась за него, за себя, за свою семью. Она боялась своей беспомощности, боялась того, как в попытках помочь брату семья разрывается. Она действительно хотела, чтобы помогали профессионалы, чтобы ей не пришлось брать все на себя, и это не было изначально неправильно, жестоко или эгоистично. Ей было легче сделать из себя злодейку, чем признать, что она не контролирует поступки брата.

Мама продолжала:

– Я перебирала каждое слово, сказанное в тот вечер. Пробовала, представляла, как могла бы расположить их по-другому, найти правильный порядок, правильную комбинацию, которая удержала бы его от этого поступка.

– Такого нет. – Впервые Кади в полной мере ощутила, что это правда. – Нет ни одного момента, который ты могла бы изменить. Время так не работает. Мы так только думаем.

– Он мой ребенок. Мой долг оберегать его от опасностей.

– Он был самостоятельным человеком, отдельным от тебя. Ты не могла его контролировать. Из-за шизофрении он не мог сам полностью себя контролировать. Ты не могла его спасти.

Мать значительно кивнула:

– Это очень мило с твоей стороны, но я никогда в это не поверю. Когда ты станешь матерью, ты поймешь.

Кади испытывала к ней более глубокое сочувствие, чем когда-либо. Она всегда думала, что разочаровала мать, будучи совсем на нее не похожей. Но оказалось, в глубине души они очень похожи. Они обе чувствовали огромную, невыразимую вину за то, что находится вне их контроля. Они проглотили одну и ту же каплю яда – наивность, нарциссизм или созависимость, – которая заставила их поверить, что они могут быть ответственны за счастье другого.

Они не могли.

Ее мать пережила самую страшную пытку, видя, как ее ребенок страдает и умирает у нее на глазах. Словно приговор. Но Кади надеялась, со временем мать поймет, что не имеет никакого отношения к болезни Эрика, и не могла руководить его выздоровлением, если он не позволил бы. И как бы ни была ужасна та ночь, как бы ей ни хотелось, чтобы ее матери не пришлось быть свидетелем этого, на каком-то уровне Кади была благодарна Эрику за то, что он взял ее с собой. В момент величайшего отчаяния он был не один. Он знал, что его мать и вся семья любили его, что в последний момент его жизни, даже во время самого жестокого поступка, его любили. Они все еще его любят.

– Я его сестра. И я понимаю, потому что чувствовала то же самое.

Мать встретилась с ней взглядом, и Кади показалось, что они впервые ясно видят друг друга.

Затем дверь в комнату распахнулась, и появился отец, запыхавшийся и бледный, как привидение.

Отец снова покинул мероприятие в Болтон-Лэндинге и вернулся в Кембридж, как только мать позвонила ему и сказала, что Кади не пришла на ужин, просто на всякий случай. И единственный случай, которого он не мог предусмотреть, – это что его дочь едва пережила покушение на убийство. Он чуть с дороги не съехал, когда ему позвонили во второй раз и сказали, что их везут в «Скорой». Отец вернулся из Олбани в Кембридж в рекордное время.

Теперь он стоял рядом с больничной койкой Кади, по другую сторону от своей почти бывшей жены, и держал дочь за руку, защищая, пока она и ее мать рассказывали подробности последних трех часов.

– Поверить не могу, что это все случилось, – сказал он, когда они закончили. – И этот шпионский заговор, в который, по словам Эрика, он попал, правда?

– Если бы все было ложью, думаешь, она бы пыталась убить меня после того, как я сказала ей, что у меня есть доказательства? – ответила Кади.

Лицо отца покраснело, челюсти сжались.

– Я хочу ее убить. Я имею в виду, в юридическом смысле. Беру свои слова обратно, в обоих смыслах. Я уверен, что Прокоп уже вызвала адвоката, но у нее нет шансов ни по одному из обвинений – покушение на убийство и измену. Надеюсь, она сгниет в тюрьме. Сгниет!

Кади сжала руку отца. Она знала его достаточно хорошо, чтобы понять: гнев был способом перенаправить страх. А случившееся сегодня вечером чертовски его напугало.

– Какое доказательство ты нашла? – спросил он.

– На самом деле не доказательство. Я ошибалась, когда высказала ей все. На фотографиях Прокоп не было. – Кади глянула на мать: – Там была ты. Вот откуда я узнала, что ты была с Эриком в момент смерти.