На этом Мойка обвинительную речь закончил и закурил.Остальные потрясенно молчали, переводили взгляд друг на друга, на Марселя жесмотреть избегали.

Конечно, все понимали, что Мойка, скорее всего, искривляетправду себе на пользу. Наверняка это он сам навел своего дружка Шило на дом,где жил Марсель, и сам попросил его разнюхать чего-нибудь гнилое в прошломвора. Ни для кого не секрет, что Марсель с Мойкой на ножах. А кое-что Мойка иоткровенно присочинил. Например, разные красочные подробности и детали вродечекушек и пленных немцев – маловероятно, что Витька-Шило в своих малявах стольдотошно все описал. Но сейчас никому не было дела до того, чтобы прикапыватьсяк Мойке по форме – были дела поважнее. Все оборачивалось самым что ни естьскверным образом.

Ведь если и вправду Марсель состоял в комсомоле и скрыл сиеот сообщества (в первую очередь, получается, скрыл от тех, кто за него ручалсяна коронации, подвел их, а за него ручались весьма уважаемые люди) – это ужесквернее некуда. Но ведь тут еще выясняется, что Кум в истории замешан, сампринимал Марселя в комсомол. А раз так – и это прекрасно понимали всесобравшиеся на толковище, это даже специально проговаривать не было никакогосмысла, – Куму как нечего делать было придавить вора угрозой разоблаченияи заставить его плясать под свою дудку. Вряд ли начальник оперчасти упустилплывущий в руки шанс. Легавый, он и есть легавый, будь он хоть бывшийсосед по дому, хоть одноклассник или первая, на хрен, любовь...

– Ты закончил? – спросил Володя Ростовский. – Вседровишки закинул в топку?

– А чего, мало разве? – ответил Мойка, теребя зубамисамокрутку.

– Да нет, вполне огромно навалил. Даже с перебором... Нучего, – Володя Ростовский повернулся к Марселю, – будешь что на этоговорить?

– Туфта, – сказал Марсель, ухмыльнувшись. – Насчеткомсомола – полная туфта. А в остальном предъявы не канают. Или я кому-то тутдокладывать обязан, с кем и где проживал по малолетке? Или кто-то меняспрашивал: а не проживал ли ты, Марсель, с Кумом, а я в ответ загнал горбатого,что не проживал и впервые его в лагере увидел? А? Вот то-то. Никто неспрашивал... А если теперь спрашиваете – отвечаю: да, жили мы до войны с Кумомнашим теперешним на Васильевском острове. И что? Молчите? То-то. А насчеткомсомола, повторяю, полная туфта, и тебе, Мойка, за нее придется отвечать.

Сказано было настолько буднично и спокойно, что аж дрожьпробирала. И в Мойкиных глазах промелькнул страх. Искорка сомнения и страха.Или показалось?..

– Оно, конечно, складно тут напето, – это заговорилЗима. – Как в домино, кость к кости лепится: «пусто» к «пусто», «шесть» к«шести»... Только что получается, а, Мойка? Получается, если какая-нибудьсволочь мне в ухо нажужжит, что Мойка – падла и крысятник, то я тут же долженбежать толковище собирать, да?

– Фуфло лепишь, Зима! – Мойка гонял во рту погасшуюсамокрутку. – Кто такой я – и кто такой Марсель? Я лагерь не держу и я сКумом в одной хазе в малолетстве не проживал. С меня спрос всяко меньше...

– Чего-то часто наш Марсель в последнее время встречается сКумом, – подал голос один из пришедших вместе с Мойкой блатных. –Детство, что ли, вспоминают?..

– Вот, не только мне одному странности мерещатся! –Мойка подхватил эти слова так горячо, будто их произнес не его кореш, наверняказаранее подговоренный, а кто-нибудь из кентов Марселя.

– Если мерещатся, к попу иди, сам знаешь, в каком баракенайти. Перекрестит – глядишь, и сгинет лишнее, – со своего места поднялсяКорень, выдернул из угольной кучи лопату, осмотрел ее, будто хозяйственныйкрестьянин, и с силой вогнал обратно. – Это только шпана думает, будтоесли правильный вор – так ему западло с операми дело иметь. Мол, если ворс легавым разговаривает, значит, это не вор, а ссученный. А все вы знаете, чтоМарсель с Кумом наши же дела решает – чтоб не было недовольных. Если грызняначнется между нами и активистами – кому от этого лучше станет, кому, яспрашиваю? Так что ихнее знакомство нам еще и на пользу идет. Короче, я в этофуфло не верю.

– А кто тебя просит верить? В бога люди верят, в черта, всоветскую власть, ну уж никак не в кореша Мойкиного Шило и в побасенки пьяногодворника. – Володя Ростовский почесал украшенную куполами грудь. – Втаких делах одной веры мало. Доказуха нужна. Вот ежели б ты, Мойка, нам билеткомсомольский из кармана вытянул, с фоткой Марселя, с паспортными погоняламиего и печатями о членских взносах – тогда да, враз другой бы разговор пошел. Атак...

– Я смотрю, никого тут не цепляет, что в одной хавирепроживали! – взорвался Мойка. – Или все подряд воры в законе слегавыми вместе живут?!

– Эту тему, кажется, уже прожевали, – поморщился ВолодяРостовский. – Тебе же сказано было: не канает. Вот ежели б мы спрашивалиприлюдно, жил не жил, а Марсель нам втирал, что впервые видит – тогда бы да.Между прочим, и Кум в те года, как я усек, не был легавым, а шустрил покомсомольской части. И вообще – чтоб скурвиться, не надо с кем-то хазу делить,достаточно просто сукой быть по жизни. А кто не хотел курвиться, те не ломалисьи в карцерах, даже когда все почки отобьют, яйца отдавят и пальцы размозжат. Ноне ломались люди, ворами оставались.

– Правильно! – раздались в сарае одобрительныереплики. – Так и есть!

– Доказуха, говоришь, нужна! – Мойка наконец выдрал изорта потухшую самокрутку и зашвырнул ее в угольные кучи. – Ну что ж,попробуем поискать... Билет комсомольца, конечно, давным-давно сожжен илиразодран в мелкие клочья, его не предъявишь. Кум, понятно, мог бы о многом намтут поведать, но его на толковище не позовешь. Дворника сюда тоже не приволочь.Однако есть один свидетель, о котором тут все, похоже, позабыли. Еще один жилецтой питерской квартиры...

У Спартака сложилось впечатление, что к угольному сараю егосамым натуральным образом конвоировали. Оба-двое, Барсук и Кукан, ненавязчивотак держались чуть сзади, но ни на шаг не отставали – чтоб в случае чего в двапрыжка настичь и сбить с ног. Сбегать Спартак, понятное дело, не намеревался.От чего сбегать – и главное куда? Уж не в объятья же Кума? Поэтому он послушнотопал, куда указали, то бишь к угольному сараю, и гадал, зачем он могпонадобиться ворам.

Самое вероятное объяснение, какое напрашивалось, –Мойка среди прочего кинул Марселю, что тот-де, пустив воровской закон по боку,дворовых дружков не при делах выдает за блатных и пристраивает на легкиеработы. Или все же тема слишком мелка, чтобы из-за этого звать Спартака натолковище? Тогда, может быть, Мойка в чем-то пытается обвинить Марселя по еголенинградским делам, и Спартак понадобился как человек, который жил с Марселемпо соседству и мог чего-то слышать, видеть, знать. В общем-то, вполневозможно... Никаких других версий Спартак выстроить просто не успел – путь отвошебойки до угольного сарая был не слишком долог.

Переступив порог сарая, Спартак сразу почувствовал,насколько все непросто. Электричество буквально висело в воздухе, шипело ибрызгало искрами. Блатные все, как один, были хмуры и напряжены. Одни нервнокурили, другие молча ходили по сараю, мало кто друг с другом переговаривался, аесли кто и шептался, лица оставались сумрачными. Марсель сидел вроде бы средивсех, но чувствовалось, что наособицу, словно вокруг него очерчен круг. Онподбрасывал на ладони кусок угля, внешне выглядел вполне спокойным, но Спартакслишком давно его знал, чтобы не понять: соседушка напряжен до предела. Матьтвою, да что ж тут у них происходит?..