Вот взять того же Кубика. На воле он работал каким-то заштатнымнормировщиком на заводе в Харькове. Никому не нужный рядовой человечек, какихполным-полно, легко заменяемый винтик часового механизма. А вот поди ж ты, влагере сумел раскрыться с весьма неожиданной стороны и стать просто-такинезаменимым человеком.

Несмотря на все однообразие лагерной жизни, здесь постоянночто-то происходило. Понятно, что по масштабности и грандиозности внутрилагерныедела намного уступали событиям мировой общественной жизни, но лагерныхсидельцев они интересовали и волновали гораздо больше, чем происходящее запределами периметра. Кроме того, лагерь хоть и являлся большим, замкнутыммирком, однако людское сообщество отличалось редкостной пестротой. Воры, суки,польские воры, бандеровцы, политические, литовцы, венгры, фронтовики... словом,кого только не было! К тому же внутри каждой из этих больших групп складывалисьсвои довольно замкнутые группки и группировочки. Между этими многочисленнымислоями зековского пирога устанавливались определенные отношения, почти всегданепростые, зачастую весьма сложные и запутанные, иногда и откровенновраждебные. Короче говоря, в лагерной жизни оказался весьма востребованнымчеловек, который был бы в курсе всех местных новостей и, распространяя их,служил бы своего рода связующим звеном между отрядами, группами игруппировками. Эту роль и возложил на себя Кубик и, надо признать, прекрасно сней справлялся. Само собой, не без выгоды для себя. Там угостят махоркой, здесьсухарем, в лучшие времена угощали салом и жареной картошкой, даже бывало – перепадалстакан водки или бражки. Ну а ежели кто попросит Кубика передать весточку вкарцер или лично в руки кому-то в другой отряд или барак (а с подобнымипросьбами обращались именно к Кубику, поскольку он лучше прочих знал всеподходы и лазейки), то тут уж какой-нибудь самокруткой не отделаешься, этиуслуги стоили посущественнее. Тут готовь кусок мыла, катушку ниток, теплыеноски, что-то еще из лагерных «ценностей». Кстати, кличка человеку, чтоназывается, вполне соответствовала, точно было кем-то схвачено. Спартакнеоднократно подмечал, что Кубик действительно перекатывается по территории,как кубик по столу.

Частенько заглядывал он и в прожарку. Подолгу – впрочем, каки везде – он там не засиживался, но свой стакан кипятка выпивал, свой сухарьсгрызал, своей махорочкой угощался, взамен делился новостями и бежал дальше.Эдакая ходячая лагерная газета.

Последняя лагерная новость, принесенная на хвосте Кубиком,без преувеличения, повергла завсегдатаев вошебойки в столбнячное состояние.

Воры собрались на толковище. Откуда-то Кубику даже былоизвестно, по какому поводу воры собрались на сходку и как это произошло.Произошло это неожиданно. Мойка в сопровождении двух своих корешей, которыевсегда и везде за него мазу тянут, заявился в каптерку. Там помимо самого Марселянаходилось немало блатных. И вот прилюдно Мойка объявляет следующее: емуизвестно, что смотрящий якшается с Кумом, и он за эти слова готов держатьответ. «Значит, готов? – побледнев от ярости, переспросил Марсель. –Тогда зови всех на толковище».

– Сейчас все воры собрались в угольном сарае, –закончил свой рассказ Кубик, прихлебывая из поднесенной ему кружки отвар измалиновых прутьев.

Какое-то время люди в вошебойке потрясенно молчали.

– Да-а, – протянул Голуб, по-крестьянски огладивлицо. – Это я вам, ребятушки, скажу... Мойка же не идиот. Если не сумеетдоказать правоту, его там же, в сарае, и порвут. Не может он этого не понимать!Его кореша тут же отскочат от него, как от чумного. Да какое отскочат! Корешапервыми же и начнут его рвать, чтобы самих не порвали. Выходит, что? Выходит, уМойки есть в кармане какие-то доказательства?

– Как он докажет? – сказал Юзек, откусив нить (онзашивал порванный на работах бушлат). – Не Кум же сам придет свидетелем!

– Не исключено, у Мойки имеется свидетель. – Похоже, вГолубе проснулся бывший следователь. – Допустим, кто-то видел, как Кумшепчется с Марселем...

– Да хоть бы так! Нам-то что? – Юзек бережно намоталостаток нити на самодельную шпульку. – Возьмет власть другой. На нас неотразится.

– Ты не понимаешь. Перемена власти – переменапорядков, – сказал Литовец. – Порядки на то и порядки, чтобы касатьсявсех.

– А кому доверили вести толковище, чего-нибудьзнаешь? – спросил Спартак. Совершенно очевидно, что раз Марсель как быобвиняемый, то в роли главного на толковище, то есть в роли судьи, он выступатьникак не может.

– Понятно кому, – сказал Кубик, набивая самокруткумахрой из кисета Спартака. – Володе Ростовскому, больше некому. По еголичности ни Мойка, ни Марсель возражений не кинут...

...Володя Ростовский сидел на перевернутой тачке, на которойзавозят уголь в кочегарку. Позади него на куче угля валялись две штыковыелопаты и одна совковая. В эту же кучу был воткнут ломик, которым разбиваютбольшие куски угля. Володя пошутил, отбросив ногой одну из лопат, что,возможно, шанцевый инструмент еще сегодня и пригодится, правда, вряд ли попрямому назначению.

Хоть в сарае было довольно прохладно, Володя сидел врасстегнутом до пупа бушлате. Справа на груди у него красовалась церковь снемалым числом куполов, а слева, чуть пониже соска, синел искусно выполненный,поражающий сходством с плакатными портретами профиль товарища Сталина.

Володе Ростовскому было немногим за полтинник, из них зарешеткой он провел около тридцатника. Володю уважали за абсолютнуюневозмутимость. Невозмутимо он встречал новый этап, холод, голод, ужесточениережима и прочие напасти. И бритвой, невесть откуда появлявшейся у него в руке,невозмутимо перерезал горло какой-нибудь падле. В авторитете он ходил никак нев меньшем, чем Марсель, однако никого не удивляло, что лагерь доверен болеемолодому. Володя был типичным волком-одиночкой, он предпочитал ни с кем близконе сходиться, держался особняком, его мало волновали чужие дела и чужие жизни.И в «полководцы» Володя сам никогда не рвался. При этом воровской законсоблюдал неукоснительно, до буковки, до запятой, до полной въедливости –поэтому его и приглашали разбирать споры.

Наконец вернулись те, кого заслали гонцами в шестой отряд, ис ними блатные этого отряда. Теперь все были в сборе и можно было начинать.

– Ну чего, Мойка, давай! Твой выход, – Володяусмехнулся в усы. – Ты у нас сегодня, как я понимаю, прокурорствоватьсобираешься.

Мойка развинченной походкой вышел на середину сарая.Блатные, сидящие на досках, на кучах угля и на корточках у стен, проводили еговзглядами исподлобья. Никого из них не грела радостным теплом назревающая сварамежду своими. Еще только этого недоставало до кучи!

Более худшего времени, чтоб покатить на пахана, Мойкавыбрать не мог. Лагерь доходит от голода, жрать нечего даже блатным, нервы увсех без исключения, как взведенные курки. И ближайшее будущее не сулитрадужных надежд, а сулит лишь новые беды. Вот-вот заварится кровавая каша«сучьей войны». Начальники тоже звереют вместе со всеми, того и гляди закрутятгайки ужесточения режима до полного среза резьбы. А до весеннего тепла, когдахоть с хавкой станет полегче, еще ой как далеко – вся зима впереди. Что вполнеестественно, в последние дни лагерь заполонили всевозможные слухи. Слухи о том,что главное ментовское начальство отдало тайный приказ извести в лагерях подкорень всех блатных. Отсюда и голодуха, отсюда и суки, а скоро, говорят, пойдутмассовые расстрелы. Еще ходили слухи, что лагерь скоро закроют и всех скопомповезут в казахстанские степи на освоение новых территорий. Высадят в чистомполе, жить придется в вырытых в мерзлой земле землянках, жрать вообще станетнечего. Ходили по лагерю слухи и вовсе уж несусветные, однако ж люди относилисьдаже к ним вполне серьезно, и это еще больше взвинчивало и без того взвинченнуюобстановку. И в это время затевать грызню между собой! Словом, взгляды блатныхне предвещали для Мойки ничего хорошего.