Черт! Нет, все не то! Почему тогда его, Никиту Мазина, захватили, а не прикончили?..

На бледном лбу Никиты Григорьевича выступила испарина… Конец клубочка где-то рядом, и он старался, но никак не мог его ухватить…

— Не стоит так переживать, дорогой Никита Григорьевич, — истолковал по-своему его состояние Резо. — Мы хорошо понимали друг друга раньше, поймем.и теперь…

Браслет! — скомандовал Резо тому «лейтенанту», что захватил Мазина. — Налей вина гостю!

Браслет подчинился: налил красное вино из оплетенной бутылки в высокий чистый стакан, но сам не понес, передал здоровому бугаю кавказцу, неподвижно маячившему за спиной Мазина: дескать, вы хозяева, вы и обносите гостей, а мне прислуживать конторскому — западло!

Никита Григорьевич принял стакан, пригубил и не отрываясь выпил до дна. Вино было исключительное и пошло сразу. Мозг заискрился, словно в голове вспыхнула радуга, по мышцам разлилось спокойное умиротворение. Мысль пришла сразу, простая, ясная и очевидная: да, контейнер они нашли, но не нашли содержимого!

Конечно, это полный нонсенс, но это так!

Следующая мысль была такой же ясной: Барс!

Барс!

Ай да сукин сын!

Нет, старик Мазин, давно, давно пора тебе на пенсию, гладиолусы на генеральской даче выращивать и мирно почивать на заслуженных лаврах старым пердуном, а не в игры играть! Как он сказал, Барс? «Я подстраховался». Он-то, Мазин, решил, что страховка Барса — его литературные мемуары, направленные в спецотдел ПГУ и в ГРУ. Первые давно перехвачены, вторые… Вторые тоже никуда не денутся…

А этот кошкин сын заначил себе страховку в тридцать миллионов долларов! Вполне достаточно, чтобы полтора десятка генералов от него мух отгоняли во время сна!

А не мог он уничтожить товар? Вряд ли, Барс, конечно, правоверный особист, но товар уничтожать не станет.

И получилось… И получилось, что он подстраховал и себя самого, и его, Мазина.

Вот только… Если он сумел переправить товар в какой-то медвежий угол, то есть организовать и провернуть операцию чисто, под носом Кули-хана и Ахмеда, значит… Значит, он, Мазин, и его недооценил, и найти товар без Барса вряд ли кто сумеет! Черт! Приказ уже отдан! Остановить! Немедля!

Взгляд Мазина заметался и замер, наткнувшись на собственные ноги, обтянутые полосатой махровой тканью и обутые в тапочки. Черт! На дачку, генерал, к гладиолусам! Но не сейчас.

Эти полагают, что героин у него, Мазина, в каком-нибудь неприметном схроне — страна необъятна, искать — не сыскать даже десяти спецслужбам, не то что каким-то уголовникам! Страховка будет работать сейчас… Посвящать Резо? Не стоит. Но выпутываться нужно немедленно!

Резо внимательно наблюдал за всеми изменениями в лице генерала.

— Никита Григорьевич, я рад, что вы не обижаетесь на нас… Нам есть о чем поговорить…

— Именно, — спокойно произнес Мазин. — Именно.

19 августа 1991 года, 10 часов 12 минут

— Доброе утро! — Аля влетела в комнату, как ветерок, и с визгом бросилась на кровать к родителям. — А я уже умылась!

Она забралась под одеяло, блаженно вытянулась, прищурилась, как довольный котенок:

— Папа, поедем сегодня опять на рыбалку! Только не на пруд, а на речку!

— А почему не на пруд?

— Там рыбы очень красивые. Мне их жалко.

— В речке тоже красивые.

— Нет, там мы будем ловить больших щук. Или еще кого-нибудь. А маленькие рыбки соберутся вместе и будут радоваться, что им теперь не нужно никого бояться.

— Только рыбаков…

Девочка задумалась на секунду:

— А на удочку попадаются только самые глупые рыбы. Их не жалко.

— А может, самые задумчивые?

— Может! — Алька быстро повернулась к маме; — Мама! Сначала мы с папой будем ловить рыбу, а потом пойдем с тобой в лес стрелять!

— Стрелять? — удивленно округлила глаза женщина.

— Ага. По консервным банкам. У нас теперь есть две пустые из-под сгущенки.

— Алька, я пистолет не брала.

— А вот и не правда! Он у тебя в сумке! Я знаю!

— Да не брала я! Зачем он мне здесь?

— А вдруг — волк?

— Волка таким пистолетом не напугаешь, — рассмеялась Наташа.

— Еще как напугаешь! Бах — и он будет со всех ног улепетывать! К тому же тебе нужно тренироваться. И мне тоже, — заявила девочка с большой серьезностью.

— А тебе зачем?

— Как это — зачем? Я же в третий класс перешла! К тому же я в классе самая старшая. А то Светка Снегирева задается много, что у ее папы большая машина и он ее каждый день в школу привозит. А в тир пойдем — там посмотрим, кто лучше стреляет!

— Девочке вовсе не обязательно стрелять.

— Еще как обязательно! Пашка Доронин как увидел у меня гильзы, так сразу стал канючить и меняться. И на значки, и на марки. Ему нравится, если девочка хорошо стреляет.

— Путь к сердцу мужчины лежит через тир, — хмыкнула Наташа, легонько ткнув Егорова в бок. — Гены.

— Папа! — Теперь девочка взобралась верхом на отца. — Нечего спать! Так все лето проспишь! Давай готовить снасти. Только сначала расскажи мне сказку!

— Вечером, ага?

— Не ага! Ты вчера обещал рассказать, а не рассказал.

— Так ты же уснула!

— Но я же не виновата, что так спать захотелось? Я думала, во сне посмотрю. И не посмотрела. Поэтому рассказывай.

— Может, лучше вечером?

— Нет, я опять усну. Я останусь без сказки. Я хочу сейчас. Как будто уже вечер.

— Ну ладно. Так про что сказку?

— Про меня.

— Давай. С чего начнем? Алена задумалась.

— Начнем так: «Ехала машина темным лесом за каким-то интересом…» А теперь рассказывай ты.

— В машине сидела девочка Аля. А у нее был мишка Потап. С виду он был плюшевый, а на самом деле — живой и умный.

— Да! Мой мишка Потап — очень умный! — Девочка прижала к себе плюшевую игрушку.

— Когда-то злой колдун Карачун похитил этого медвежонка из леса и превратил в игрушку: набил опилками и заставил танцевать для потехи, но мишка Потап был добрый и вовсе не обижался, что ему приходится веселить детвору. Наоборот, он был доволен и счастлив, что попал к доброй девочке Але, что она его не обижает и заботится о нем. Иногда, когда девочке становилось грустно, она заводила его ключиком и просила станцевать, и мишка танцевал, двигая лапами и качая головой.

Но взгляд у него при этом был грустный. Он в такие минуты скучал по лесу и очень хотел вернуться домой, но потом вздыхал про себя: девочку он тоже любил и расставаться с ней совсем не хотелось. А больше всего ему бывало грустно потому, что он не умел говорить и не мог рассказать девочке о том, какой он и как он ее любит. Но Потап верил в то, что когда-нибудь девочка сама научится его понимать безо всяких слов.