Это была скверная работа, которая практически не оплачивалась, хотя и давала крышу над головой.

Все остальные собрались здесь по разным причинам: приехали наши друзья и их пассии, все они воспользовались возможностью на некоторое время убежать от проблем и немного отдохнуть в корнуолльской глуши. Но потом дела и тут пошли наперекосяк. Во время телевыступления, еще до того, как вещание прекратилось, кто-то назвал сложившуюся ситуацию крахом. А потом пошел снег.

Хейден сумел увести Чарли наверх и все еще пытался вывести ее из состояния истерики. Из лекарств у нас был только аспирин и микстура от кашля, ну, и еще около сотни бутылок вина в подвале. Было похоже на то, что Хейден уже успел залить большую часть содержимого бутылки в горло Чарли к тому моменту, как мы втроем вернулись обратно в поместье.

Не то чтобы я считал это хорошей идеей – я с трудом мог представить, что за призраки могут посетить Чарли, если ее напоить, какие ужасные образы остались про запас, чтобы проявиться в тяжелом, вызванном алкоголем сне, когда она останется наедине со своими кошмарами. Но едва ли я имел право высказываться в данной ситуации.

Бренд вихрем ворвался в комнату и с присущей ему утонченностью изобразил в красках точную картину того, что нам пришлось увидеть:

– …И куда ни глянь, всюду валялись кишки Бориса, часть их висела на скале, и еще куча растаскана по снегу. Да они просто вплавились в него, видать, были еще теплыми, когда его выпотрошили. Что за тварь могла такое сотворить? Что за тварь?

– И кто же это был? – спросила Розали, наш местный параноик.

Я пожал плечами:

– Не могу сказать.

– Почему?

– Не потому что не хочу, – ответил я. – А потому что не могу. Я действительно не знаю. Там осталось не слишком много улик, на основании которых можно было бы судить, как Бренд уже красноречиво поведал нам всем.

Элли стояла перед открытым огнем, вытянув руки ладонями вверх, так, как если бы просила в них что-то положить.

Например, теплую эмоцию, как мечтательно подумалось мне… но потом мои мысли вернулись в практичную колею.

– Элли? – Розали требовала ответа.

Элли пожала плечами:

– Самоубийство можно исключить.

Ей никто не ответил.

Я прошел кухню насквозь и открыл заднюю дверь. После того, как электричество вырубилось, мы хранили пиво в теплице с обратной стороны дома.

У нас был генератор, но топлива не хватало на то, чтобы включать его даже на час в день. Мы пришли к выводу, что горячая вода окажется более полезной в это трудное время, так что от холодильника тоже пришлось отказаться.

Я еще раз взглянул на то, что выбрал: «Стелла», несколько банок последней серии «Кеффриз» и немного «Боддингтонс». Это было любимое пиво Джейн. Она могла пить его пинтами, будто пародия на какого-то усатого актера – после первого глотка, когда пена облепляла верхнюю губу. Я по-прежнему помнил, как ее глаза сверкали, пока Джейн пыталась придумать, на кого еще она похожа… Поэтому я схватил «Кеффриз», закрыл заднюю дверь и только тогда, когда защелка кликнула в двери, меня начало трясти.

Я видел мертвого человека каких-то несколько минут назад, человека, с которым мы виделись всего лишь прошлым вечером, с которым мы выпивали, болтали о том, что за ерунда творится со всей Землей, строили не вполне трезвые планы побега во внешний мир, все время прекрасно сознавая, что снег запер нас здесь, в этой ловушке, как цыплят, окруженных пламенеющим рвом. Борис, несмотря на свою тихую манеру держаться, был очень вдумчивым, во всем поместье не было никого умнее него. Ведь это была его идея – закрыть двери всех неиспользуемых комнат, чтобы тепло подольше задерживалось в уже обжитом пространстве.

Кстати, это он предложил уходить отсюда еще до того, как снег начал идти всерьез, хотя мы увиливали от прогулки, и признаюсь, наши споры держали нас внутри достаточно долго, чтобы все это перестало иметь значение. К тому времени, как Борис смог нас убедить в необходимости выбраться наружу, снег уже достиг трех футов в глубину.

Пять миль пути, и мы сдохнем. Максимум пять миль. Ближайшая деревня находилась в десяти милях.

А теперь он мертв. Что-то схватило его, вывернуло наизнанку и разорвало на кусочки. Я был уверен, что никакого разрезания, о котором говорил Бренд, не было и в помине. Но все же фрагменты тела действительно выглядели вплавленными в снег. Они были все еще горячими при соприкосновении с поверхностью, заливая ее кровью по мере умирания тканей. Биение жизни все еще сохранялось в них, хотя они уже не составляли единого целого.

Я сидел за кухонным столом и держался за голову. Джейн говорила, что это позволит удержать внутри все хорошие мысли и поможет утечь сквозь пальцы плохим. Иногда мне казалось, что это работает. Я ощущал комфорт, подобный тому, что возникает, когда пальцы любимой массируют ослабшие мышцы, наполняя их надеждой, и пытаются извлечь страх из тех, что все еще напряжены.

Но на этот раз это не могло сработать. Сегодня я увидел мертвого человека. И с этим уже ничего нельзя было поделать.

Конечно, нам следовало бы рассказать об этом кому-нибудь. Но за последние месяцы всякое представление о «компетентных органах» выцвело без следа; и то же произошло с Джейн двумя годами ранее, на ее пути через агонию к смятению, и, в конечном счете, в ничто. Никто так и не узнал, что же стало реальной причиной ее гибели.

Новообразования в груди и желудке. Плохая кровь. Ничего не попишешь…

Я пытался открыть банку, но замерзшие пальцы никак не могли попасть под кольцо-открывашку. Раздосадованный, я рассердился, и, окончательно потеряв терпение, швырнул банку об пол. От удара о каменные плиты один из уголков дал течь, и желтоватые брызги пива устремились к старым кухонным шкафам. Я закричал, переполненный чувством напрасной потери. Было такое чувство, что потеря… стала слишком большой.

– Эй, – сказала Элли. Она положила руку мне на плечо и почти сразу же убрала ее, во всяком случае раньше, чем я бы стряхнул ее самостоятельно. – Они говорят, что нужно обязательно кому-нибудь сообщить.

– Кому? – я повернулся к ней, уже не стыдясь слез. Элли была той еще стервой, возможно, способность плакать делала меня более человечным, чем когда-либо была она. Она в ответ выгнула бровь и поджала губы.

– Бренд думает об армии. Розали думает о феях подземелий.

Я зло усмехнулся.

– Феях гребаного подземелья? Тупая корова.

– Она ничего не может поделать с собой. Хочешь спросить у меня, как это соотносится с реальностью, с которой мы столкнулись?

– И как же?

Иногда я ненавидел Элли за ее манеру разговора в духе «я-сильнее-вас-всех-вместе-взятых» и за пристальный взгляд стальных глаз. Но она была и тем человеком, кого я больше всех уважал в нашей маленькой жалкой группе. Особенно теперь, когда ушел Борис.