– Боюсь, сэр, что… – Нэш положил руку мне на плечо, отчего я издал резкий сдавленный крик. – Простите, сэр. Разве вы не должны находиться в больнице? Неужели ваши врачи разрешили вам сюда приехать?

– Зная о моих переживаниях, они на этом настояли, – в глубине черной полости работали люди в громоздких оранжевых костюмах со скафандрами, как для выхода в космос. Они просеивали сырой пепел, то и дело откладывая нераспознаваемые куски в тяжелые мешки того же цвета, что их костюмы. – Полагаю, у вас есть новости для меня, Уэнделл, – сказал я.

– Грустные новости, сэр, – ответил тот. – Гараж сгорел вместе со всем домом, но мы обнаружили несколько частей от машины вашей жены, сэр. Пожар выдался неимоверно сильным, а под «сильным» я подразумеваю «действительно сильный», поэтому кто бы его ни устроил, это был не обычный поджигатель.

– Раз вы нашли следы машины, – сказал я, – то, полагаю, нашли и следы ее хозяйки?

– Мы нашли несколько фрагментов костей и небольшую часть скелета, – сказал он. – На нее обрушился весь дом, сэр. Эти ребята – мастера своего дела, но едва ли им удастся найти что-то еще. Так что если ваша жена была одна в доме…

– Да, я понимаю, – проговорил я, удерживаясь на ногах лишь благодаря трости. – Как ужасно, как чудовищно, что все это правда, что наши жизни так ничтожны…

– Боюсь, это так, сэр, как и то, что ваша жена была… была из тех особенных людей, что дарили радость нам всем, и, надеюсь, вы понимаете, мы все, как и вы, хотели бы, чтобы все сложилось иначе.

Сначала я на миг подумал, что он говорил о ее творчестве. Но затем понял, что он пытался выразить удовольствие, которое эти люди находили в том, что они – не менее, чем мистер Треск и мистер Тумак, но гораздо более, чем я, – принимали за ее истинную личность.

– О, Уэнделл, – скорбно проговорил я, – никогда, теперь уже никогда не будет иначе.

Он не удержался от того, чтобы похлопать меня по плечу, и отправил обратно к моему суровому обучению.

IX

Месяц – четыре недели – тридцать дней – семьсот двадцать часов – сорок три тысячи двести минут – два миллиона пятьсот девяносто две тысячи секунд – провел я под опекой мистера Треска и мистера Тумака и, полагаю, к концу срока показал себя скромно, умеренно удовлетворительным объектом, чем мог нескромно и неумеренно гордиться.

– Вы мало что собой представляете по сравнению с леди, сэр, – сказал мне однажды мистер Треск, увлеченный оказанием своих услуг, – но никто не может сказать, что вы ничто.

Я, уже бесчисленное число раз предавший заявление, что они никогда не увидят моих слез, залился слезами благодарности. Мы прошли пятнадцать стадий, известных новичку, потом еще пять специалиста, и, с частыми повторениями и возвращениями назад ради отстающего ученика, преодолели восемьдесят стадий художника, бесконечно расширяющиеся за счет изощренности его искусства. У нас были солдатики. Была зубная нить. Каждую из сорока трех тысяч двухсот минут, каждую из двух миллионов и почти шестисот тысяч секунд тянулась непроглядная ночь. Мы пробирались сквозь нескончаемый мрак, и кромешная тьма этой ночи приносила бесконечность многообразия – от холодной, скользкой сырости до бархатной мягкости прыгающего пламени. И никто в самом деле не мог сказать, что я ничто.

Я не был ничем, и я увидел проблеск Смысла Трагедии.

Каждый вторник и пятницу этих бессолнечных недель мои консультанты и наставники, нежно промывали и забинтовывали мои раны, одевали в самые теплые одежды (поскольку я никогда не переставал ощущать порывы арктического ветра, терзающие мою плоть) и сопровождали в офис, где, как считали окружающие, я сидел, страдая от скорби и вызванных ею бытовых травм.

В первый из этих вторников покрывшаяся румянцем миссис Рампейдж попыталась меня утешить и принесла утренние газеты, дюймовую стопку факсов, двухдюймовую – различных документов, и целый лоток официальных писем. Газеты описывали пожар и превозносили Маргариту; факсы все более угрожающим образом выражали намерение «Чартуэлл, Манстер и Стаут» уничтожить меня в профессиональном и личном смысле в связи с продолжающимися отказами возвращать документы, связанные с их клиентом; письма, пришедшие из адвокатских контор, представляющих различных таинственных джентльменов, сообщали о сожалении в связи с (неуказанными) обстоятельствами, вынудившими их клиентов сообща сменить финансового планировщика. Эти юристы также желали получить все записи, диски и т. д. и т. п. и в срочном порядке. Мистер Треск и мистер Тумак бесчинствовали за ширмой. Я дрожащей рукой подписал нужные бумаги и попросил миссис Рампейдж отправить их вместе с запрашиваемыми документами в «Чартуэлл, Манстер и Стаут».

– И остальные тоже отправьте, – сказал я, передавая ей письма. – А я схожу на обед.

Ковыляя к столовой для руководства, я время от времени заглядывал в накуренные кабинеты и видел своих переменившихся подчиненных. Некоторые из них, казалось, были более-менее заняты делом. Другие читали книжки в тонком переплете, что также можно было назвать своего рода делом. Один из помощников Шкипера безуспешно пытался запустить бумажный самолетик в урну. Секретарь Гиллигана спал на офисном диване, а один писарь уснул прямо на полу. В столовой Чарли-Чарли Рэкетт поспешил помочь мне сесть на мое привычное кресло. Гиллиган и Шкипер угрюмо посмотрели на меня со своих обыкновенных мест. Между ними стояла непривычная бутылка скотча. Чарли-Чарли усадил меня и проговорил:

– Ужасные новости о вашей жене, сэр.

– Еще ужаснее, чем тебе известно, – сказал я.

Гиллиган сделал глоток виски и показал средний палец – полагаю, скорее мне, чем Чарли-Чарли.

– Обычный обед, – сказал я.

– Весьма, сэр, – отозвался Чарли-Чарли и, наклонившись к краю моего котелка, шепнул на ухо: – Насчет той вашей просьбы. Нужных людей сейчас найти далеко не так просто, как раньше, сэр, но я еще занимаюсь.

Мой смех озадачил его.

– Не нужно голубей, Чарли-Чарли. Принесите просто томатный суп и все.

Я успел съесть не более двух-трех ложек, как Гиллиган, шатаясь, подошел ко мне.

– Послушайте, – сказал он, – это ужасно, то, что случилось с вашей женой, и все такое, серьезно, но та ваша пьяная выходка в моем кабинете стоила мне крупнейшего клиента, вы все-таки увезли к себе его подружку.

– В таком случае, – сказал я, – я более не нуждаюсь в ваших услугах. Собирайте вещи, и чтобы к трем часам вас здесь не было.

Он накренился в одну сторону, а затем выпрямился.

– Вы же не можете говорить так всерьез.

– Могу и говорю, – сказал я. – Ваша роль в великом замысле больше не связана с моей.

– Вы, должно быть, сошли с ума, да и выглядите как сумасшедший, – проговорил он и неуверенным шагом вышел прочь.

Я вернулся в кабинет и мягко опустился в кресло. Затем снял перчатки и слегка подправил кончики пальцев при помощи бинтов и марлевых тампонов, предусмотрительно вложенных детективами в карманы моего пальто. И когда я медленно натягивал левую перчатку, то услышал женское хихиканье на фоне более громких звуков, обычно сопровождающих мужское удовольствие, за ширмой. Я кашлянул в перчатку и уловил тихий вскрик. Скоро, пусть и не сразу, из-за укрытия появилась миссис Рампейдж. Раскрасневшаяся, она поправляла прическу и юбку.