я к ней безо всякого вниманья?.. Она у меня любит, когда уважительно держишь её в руке. А тут… Слов не складу, как оно крутнулось у нас с нею… Шуршала она другим концом по земле, шуршала… Не пойму и как… Запутала она мне ноги, я и хлопнись на дорожный каменешник… Бол-ит моё бедное плечушко… И эта егоза со мной в ссорах, и ты отпрыгиваешь от пряников… Все проть меня… — в близких слезах прошептала она.

Я погладил её по руке, извинительно улыбнулся и взял кулёчек.

— Ну, и слава Богу! — засветилась старуха и встала с пенька. — Подай Господь здоровьица твоей ноженьке. Э-хэ-хэ-э… Много ног под столом, а по домам пойдут — все разберут… Ни одну не забудут…

Мне было как-то горьковато расставаться с нею.

Но и без дела толочься подле лежало за кругом приличия, и я поехал.

Оглянулся — стоит улыбается русская сирота сиротой. То и вся её родня, что тёплая в руке кривая палка.

Я медленно ехал наобум, не выбирал дороги поглаже. Ехал и ехал. Незаметно миновал лужок, где мы гоняли футбол, где подломили мне ногу. Миновал питомник.

Очутился я у развилки.

Прямо взять, попаду на чайную фабричку.

Влево сверну, попаду на первый район. На первом мы когда-то жили. Так с тех пор никто из наших туда и не захаживал.

Сразу за развилкой лепились по бугру фабричные огородишки.

Где-то за ними, повыше туда, обитает школьная моя амурка Инга Почему. Интересно, что она делает? Может, проведать? А нужен ли ей её верный соратник по двойкам-тройкам? Если бы нужен был, наведалась бы хоть раз ко мне в больницу.

Мне вспомнилось, как с угла на угол шелестел в слухах по округе её смелый романчик на диванчике с блудливым сынулей механика с чайной фабрики. Я покраснел, будто это обо мне усердно хлопотала людская молва, и свернул влево.

На первом я хотел зайти в свой баракко, но пришлось лишь издали на него смотреть. Весь посёлок запутали колючей проволокой. Это теперь женская колония. В нашем бараке была какая-то подсобка.

Я грустно потащился дальше.

Вот и дуб в два обхвата. Двести лет стоит. Из-под дуба била криница. Выше акациевая роща. Рядом когда-то был наш огород.

Неожиданно для самого себя оказался я под самыми Мелекедурами, на месте, где мы хоронили сестричку Маню. Было здесь маленькое задичалое кладбище. Да где оно сейчас? Ни деревянных крестов, ни холмиков. Одни вальяжные широкие чайные ряды.

Неужели кладбище засадили чаем?

Я бродил меж кустов с открытым кульком. Вот отыщу могилу сестрёнки и отдам ей гостинчик, бабкины пряники. Сестричка не знала даже вкуса этой роскоши. Перед смертью Глеб кормил её яблочками-зелепушками, омытыми мочой. Чтоб не такие кислые были. И пряников сестрёнка никогда не пробовала.

Над плантацией низко летали с криками ласточки. И плакали, и жаловались… «Человек не умирает. После смерти он обращается в ластовушку». Кто из вас Маня? Кто?

До стона в висках всматривался я в землю под ногами и увидел маленькую косточку. Может, это был сестричкин пальчик?

Люди, люди…

Что же вы творите? Неужели чай на костях покойников растёт ароматней?

Под ёлкой косо, внаклонку торчал щит.

Красные кривые буквы ералашно сбегались в слова:

ДАДИМ ГОРЯЧО ЛЮБИМОЙ РОДИНЕ БОЛЬШЕ КАЧЕСТВЕННОГО СОРТОВОГО ЧАЙНОГО ЛИСТА!!!

Другой щит, почти завалившись на спину, взахлёб рапортовал:

ПАРТИЯ СКАЗАЛА:

«НАДО!»

КОМСОМОЛ ОТВЕТИЛ: «ЕСТЬ!»

Ах, партия…

Ах, комсомол…

Небо грозно заволакивали чёрные туши туч, будто тяжёлый занавес спешил закрыть сцену, где только что отпылал страшный спектакль.

Дождь нагнал меня на порожках и успел рясно осыпать.

Я быстро разделся, лёг.

Больной должен по штату лежать.

Сердитый удар грома услужливо подсветила молния.

Под нервные всплески молний вбежала мама. Зонтом держала над головой перевернутую чайную кошёлку.

— От дождяка учесал!

Я плотней свёл веки. Молчу.

— Спыть наш больнуша… Нагуливае себе здоровьячка… Молодчага!

Она выставила на крыльцо кошёлку, положила на край стола ком какого-то желтоватого месива и луковичку. Её завтрак. Утром не успела съесть, взяла на чай. Не съела и там. Домой вот принесла.

Крушительную ветвистую молнию торжественно благословил вселенский удар грома.

В испуге мама дрогнула, торопливо, будто кто поталкивал в спину, прошила в угол.

Верной собачкой за ней пробежала капельная дорожка.

В углу вместо иконы у нас жила «Сикстинская мадонна». Митечке подсадили в нагрузку к книгам. Тогда Митечка прикупил и «Ивана Грозного и сына его Ивана».

«Мадонну» мама суеверно приняла.

Сама повесила на кнопках.

А от «Грозного» отказалась.

Трубочкой поставила тут же. В угол.

— Не. Не треба такое на стенку. Кровь… Чи они за шо подрались?..

— Ойё-ё! — выпел Митечка. — Да вы хоть знаете, кто этот?.. С посохом?.. Сам царь! И знаете, за что примочил сыночка-царёнка? За ле-бе-дя!

— Ца-арь? А ума и с прикалиток нема! За двойку убить сына?! А ну назавтра сын пятёрку принеси? Шо тогда делать?

— Ждите! Мёртвые много чего натаскают. А картинка воспитательная. Урок нашим архаровцам. Чтоб знали, как двушки хватать!

— Дельно-ой!.. Делопут!.. — скептически отмахнулась мама. — Не всем с пятёрками обжиматься. Худо-бедно, наши чужие баллы не берут, из класса в класс без задержки переезжают. Ни один нигде два года не канителился. Ехали на троечках, на четвёрочках. Антоненька и пятёрочки густо пристёгивал. Экзаменты хóроше сдавали, лишние баллы не брали…

Редко, в яростную грозу, мама молилась Мадонне. В тревоге и мы к Богу, а по тревоге забыли о Боге.

Митечка подшкиливал:

— Это разве икона? Это совсем не божественное! Просто картинка. На что молитесь?

— И ты б помолился, рука не отсохнет.

— Неспособный я к этому… Как-то раз хотел перекреститься, чуть глаз не выколол себе. И вообще… Не могу я сотворить со лба на пуп. Комсомол!

— И-и… Нашёл чем хвастаться?

Мама поклонилась Мадонне.

— Отче наш, — зашептала, крестясь, — сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; Хлеб наш насущный дай нам днесь…

Куражливый богатырский гром тряхнул её, она заторопилась рукой, словом:

— И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь.

Мама не могла сразу свести благостных глаз с Мадонны, и от открытия, сделанного мною в этот миг, я чуть не вскрикнул. Да наша мамушка красива, как Мадонна на картине! Лицом, статью разве хуже?