Определив точное положение островов Антилия и Сатаназес, я получил возможность с большей точностью определить местонахождение и других островов Карибского моря. К примеру, на карте Андреа Бьянко 1448 г. мы видим уже северо-восточное побережье Бразилии, а на карте Кристобаля Солиго 1489 г.[298] отмечаем еще семь островов: кусок Эспаньолы на западе, Тринидад, острова Дев, острова Сан-Винсенти и Санта-Люсия, Барбадос и северное побережье Венесуэлы на юге. Заметьте, все это было нанесено на карту еще до того, как отплыл Колумб!

Я снова вернулся к карте Пуэрто-Рико и стал искать место возможного поселения португальцев. И португальцы, и китайцы должны были приближаться к острову с юго-востока, подгоняемые пассатами. На карте Пицциньяно северное и восточное побережье острова было вычерчено куда четче, точнее и аккуратнее, чем остальная часть побережья, и это наводило на определенные мысли. Я решил изучить эту карту повнимательнее.

На карте Пицциньяно слово «cyodue» (непрерывные дожди) нанесено в западной части, «ansuly» (неплодородные земли) — на юго-западе, «ига» (ураган, буря) — на востоке; короче говоря, эта местность показалась мне мало пригодной для жилья. С другой стороны, слово «marolio» (сладкие, сочные фрукты) нанесено к северу от Понсе, кроме того, сами очертания залива Понсе, где в его восточной части прорисован мыс Ла-Гуанча, поражают на карте тщательностью проработки. В течение веков этот мыс прикрывал от пронзительного ветра со стороны моря заходившие в залив корабли. Море вокруг полно рыбы, а ливней никогда не бывает, поскольку горы защищают это место от дождей. По мне, лучшего климата, чем в районе Понсе на Пуэрто-Рико, не найти. И тогда я вылетел на Пуэрто-Рико, чтобы собственными глазами увидеть остров и выяснить, так ли уж был хорош Понсе для португальских колонистов. Оказавшись в Понсе, я видел грозовые тучи, наблюдал за тем, как на севере — в районе Кордильера-Сентраль — бушевала буря, но, что удивительно, на город при этом не упало ни капли дождя. Нет, Понсе не без причины был назван португальцами жемчужиной юга. Скорее всего, как я и думал, первые португальские колонисты выбрали своей резиденцией именно это место. Здесь они и приветствовали своих соотечественников, которые пришли сюда на корабле в 1447 г. По-видимому, где-то поблизости состоялась и та самая торжественная служба, о которой упоминается в путевых заметках.

Интересно, что река, которая впадает в залив с одноименным названием, носит название Рио-Португеш (Rio Portugues). Выстроенный из белоснежного песчаника собор Божьей матери Гваделупской стоит на одном из ее берегов. Устроившись в гостинице и побродив по окрестностям, я вечером следующего дня вышел на главную площадь города и уселся на лавочке у собора, попивая черный, как деготь, пуэрториканский кофе. Обойдя полгорода в поисках свидетельств китайских и португальских поселений и ничего достойного внимания не обнаружив, я стал наблюдать за вечерней жизнью города. Много народа тянулось в собор на вечернюю мессу. У большинства мужчин были рыжеватые волосы, а у женщин — тонкие заостренные черты лица и куда более светлая кожа, чем на севере острова. Своими движениями, гордой походкой и манерой держаться местные аборигенки напоминали мне португалок старой закваски, из тех, что еще в XIII в. населяли окрестности замка Алгавры. Похоже, подумал я, косточки первых португальских поселенцев и впрямь захоронены в этой земле. Если это так, то Пуэрто-Рико — первая европейская колония в Новом Свете, и рано или поздно, но я это докажу. Потягивая свой кофе, я думал о том, что просто обязан это сделать, чтобы не пропали даром все предшествующие годы тяжких трудов. Потом мной овладела одна, возможно, не слишком благочестивая мысль: уж если искать останки первых португальских поселенцев, то это лучше всего делать здесь, рядом с собором Божьей матери Гваделупской.

Португальцы приступили к созданию своей колониальной Империи раньше других европейских государств и начали делать в этом смысле первые успехи (благодаря китайским картам) еще в XV в. Было, однако, некое психологическое обстоятельство, мешавшее португальцам развернуться в полную силу, — самый обыкновеннейший суеверный страх. Для сознания средневекового португальского матроса было характерно мифологическое восприятие действительности: он верил в сказки, заколдованные замки, в драконов, в упомянутых нами крылатых змеев — короче, боялся всякой нечисти, которая, по глубокому его убеждению, обитала в новых землях за морями-океанами. В общем, это объяснимо: таково было восприятие действительности человеком Средневековья. Если даже Магеллан, ходивший в плавание в первой четверти XVI в., вынужден был в прямом смысле выколачивать предрассудки и суеверия из своих матросов, то что же тогда говорить о португальцах, живших за 100 лет до того, как он пустился в свое плавание?

Летом 1432 г., когда во владениях Португалии уже находились Мадейра, Азорские острова (открыты Кабралом) и Пуэрто-Рико, принц Генрих Мореплаватель приблизил к своему двору в Сагрише некоего Жила Эаннеша (Gil Eannes), своего преданного вассала и сторонника, а главное — опытного капитана и навигатора. Эаннеш хорошо зарекомендовал себя, когда ходил за год до того к Канарским островам. Через некоторое время Генрих решил доверить ему новую миссию, послав в рискованное плавание мимо мыса Будждур (Саре Bojador) на побережье современной Сахары к югу от Марокко. Вокруг этого мыса ходило множество разных легенд и леденящих кровь слухов. Моряки его боялись: считалось, что там живут кошмарные чудовища, с берега низвергаются ужасные водопады, а на дне несутся такие сильные течения, что затягивают корабль в водоворот, и даже сама морская вода время от времени здесь превращается в алую слизь.

Эаннеш следовал всем путевым наставлениям своего патрона: старался идти как можно дальше от берега, при подходе к мысу вообще ушел далеко в море, чтобы избежать «обрушивающихся с берега ужасных водопадов», и старательно избегал воронок, «затягивающих корабли на дно», хотя таковых, признаться, за все время своего плавания он так и не обнаружил, впрочем, как и морских змеев и иных морских чудовищ, которыми его пугали в Сагрише. Эаннеш до того расхрабрился, что, обойдя мыс, позволил себе бросить якорь. Земля в том месте оказалась необитаемой и неплодородной; Эаннеш, однако, умудрился собрать на этой довольно скудной земле букет скромных цветов, который и привез принцу Генриху. Вручая свой дар сюзерену, он сказал: «Сеньор, не обращайте внимание на скудость моего дара. Я считал себя обязанным привезти вам хоть что-нибудь с тех земель, где я был и у которых бросил якорь. Поскольку эти цветы — единственное, что предстало там моему взору, назовем их розами Святой Девы Марии»[299]. Возвращаясь на север к мысу Будждур, Эаннеш, на этот раз подойдя поближе к берегу, обнаружил на нем вместо ревущих водопадов вполне мирный ручеек, в котором обитали не драконы и змеи, а маленькая вкусная рыбка под названием лобан. Как выяснилось, за могучие водопады моряки принимали огромные прибрежные скалы особой формы. Что же касается морской воды, которая превращалась якобы в алую слизь, то она и в самом деле была у берега розоватого цвета, но только потому, что содержала в себе большое количество красноватого песка Сахары.