Лицо Лазарро вытягивается.

– Так. То есть мы торчим на грёбаной яхте абсолютно не понимая, что здесь делают? Какого хрена, Белоснежка? Я же надеялся на тебя! – злобно выкрикивает он.

– Но… но… я…

– Охренеть. Два дня, и никто из нас не имеет понятия, как проходит отпуск. Вот это я попал.

В его глазах мелькает разочарование, и это сильно ранит меня. Я должна немедленно решить проблему, иначе могу его потерять. И не только его, но и личное время с ним не как с Боссом американской мафии в роли его шлюхи, а как обычной женщины с мужчиной, решившего впервые пойти на уступки.

В моей голове проносится сотня мыслей, при этом ни одной разумной, которая могла бы чем-то помочь сейчас. Я испуганно моргаю, смотря на лицо Лазарро. И оно через минуту расслабляется.

– Поверила, что я забыл твои слова? Я знаю, что ты никогда не была в отпуске, Белоснежка. Мне просто хотелось немного наказать тебя за капризы, – смеётся он.

– Придурок ты, – хлопаю его по обнажённому плечу, и такое чувство, словно груз с плеч сбросила.

– Видела бы ты своё лицо, Белоснежка. Этот ищущий взгляд. Испарину, выступившую на лбу. Кайф, – он продолжает смеяться, а я вновь пихаю его в грудь.

– Прекрати. Я ведь, правда, хочу сделать для тебя что-то приятное, Лазарро. Не нужно так со мной поступать. Это обижает и ранит, – шепчу я. Он цокает и закатывает глаза.

– Женщины. Вы такие чувствительные. Вас можно обидеть даже молчанием. Никогда не поймёшь, что у вас в голове. А от женщины, убивающей каблуками туфель, вообще, невозможно угадать, чего ждать.

– Ты мне будешь об этом вечность напоминать? Это уже неактуально. Я больше никогда так не поступлю. И я была под наркотиками. Не считается. Я за мирное решение любой проблемы…

Он скептически выгибает бровь.

– Ладно, твои методы тоже иногда весьма действенны. Но зачастую ты перегибаешь палку. Да и, вообще, давай сменим тему. Значит так, мы здесь будем ещё два дня, и поэтому должны заняться чем-то ещё, кроме секса. К слову, борода ещё на месте. Своего мнения я не изменила. – Дёргаю его за отросшие волоски на бороде. Лазарро отбивает мою руку и шипит от боли.

– Рехнулась?

– Восстанавливаю нервные клетки, – смеюсь, хватая с большой тарелки кусочек ананаса, и с аппетитом жую его.

– Вот пристала к моей бороде. Заняться нечем больше? – бурчит он, продолжая потирать подбородок.

– Скажи, а эту яхту ты бросишь здесь? В Италии? Ты же не сможешь ей больше пользоваться, да? То есть ты нечастый гость здесь и, вообще, не отдыхаешь, – интересуюсь я.

– Я её передам в пользование Фабио. Он покатает на ней Константина, а потом будет сдавать в аренду и получать деньги на его содержание.

Замираю с кусочком ананаса в руке и недоумённо смотрю на Лазарро. Он наклоняется и хватает его зубами, вырывая из моих пальцев.

– Фабио потребовал от тебя содержать Константина? – шепчу я.

– Нет. Он сам взял на себя эти обязательства. Это было моё решение. Не хочу быть никому обязанным, – пожимает плечами Лазарро.

– То есть… вы наладили отношения? Разговор был удачным? – Слабая улыбка появляется на моих губах. Лазарро отворачивается и тяжело вздыхает.

– Нет, – едва слышно отвечает он.

– Но ты сказал, что гномы счастливы. Я решила, что… Лазарро, что ты сделал? Ты же не обвинил его снова в ужасном отношении отца к тебе, да? – спрашивая, поворачиваю его лицо к себе, положив ладонь ему на щеку.

– Не хотел тебя разочаровывать, Белоснежка. Ты странная женщина. Тебе всегда нужно верить во что-то хорошее во мне и в этом мире. Во что-то хорошее. Я вряд ли снова увижу Константина. Я попрощался с ним и большую часть времени молчал, потому что… в общем, я хреновый собеседник. Мне нечего было ему сказать. Его вопросы озвучивал компьютер. Да и он сам для меня ничего не значит.

Кусаю нижнюю губу и глубоко вздыхаю, сцепляя ладони в замок.

– Мне жаль, – грустно шепчу.

– Мне – нет.

Бросаю на него укоризненный взгляд исподлобья.

– Не осуждай.

– Я не осуждаю. Я…

– Белоснежка, он никогда не был и не станет моим братом. Его для меня не существует. Я совсем не знаю его, да и не хочу знать. Он слаб. Он инвалид. Рядом со мной он не выживет. А терять своих людей из-за него я не собираюсь. У меня другой мир. Ты воспринимаешь мои слова, как жестокость, но это просто правда. Голая правда. И другой она не будет. Можно вуалировать жестокие слова множеством красивых оправданий, но это не про меня. Я не собираюсь тебе врать, Белоснежка. Я тебе никогда не врал. Умалчивал о многом, да, но не врал. И гномы счастливы, потому что так тебе комфортнее. Тебе нравится видеть во мне человека, и ты заставляешь меня тоже в это верить. Но я мафиози. Я буду продолжать убивать, и у меня нет никакого сожаления о том, что Константин по-настоящему так и не станет мне братом. Без него мне хорошо.

Он говорит эти чудовищные вещи так спокойно, что моё сердце сжимается от боли.

– Многие боятся признаться себе в том, что кто-то им не нужен. Особенно инвалиды. Никакая доброта не будет вечной. Никакая любовь не поможет терпеть изо дня в день подтирание задницы и родственника-овоща рядом с собой, особенно когда тебе нужно защищаться каждую грёбаную минуту. Если бы люди были честны, то не рожали бы инвалидов. Они бы от них отказывались, потому что это никому не нужно. Они ломают жизни и лишают других права выбора своим появлением на свет. Кто-то заботится о них, но лишь потому, что им за это платят, и даже они стараются делать вид, что заинтересованы в таких людях. Я не стыжусь того, что мне не жаль остаться одиноким и навсегда попрощаться с Константином. Я ничего не чувствую к нему. Ничего. Я сказал ему о том, что не хочу ломать свою жизнь и подставлять своих ребят. Мне он не нужен. Я хочу жить так, как привык. И я не возьму за себя ответственность за жизнь, которую всем навязал отец и которую именно он и погубил. Это была его ошибка, а я и так исправил их достаточно. Я хочу быть одиноким в этом мире. Это мой комфорт, – Лазарро замолкает, а я сглатываю горький ком.

– Однажды… всего на пару минут, когда был сложный период, и я настолько устала от недосыпа, недоедания, что уже видела привидение в отражении зеркала, я подумала о том, что лучше бы она умерла, – едва слышно признаюсь и смаргиваю слезу.

– Мне сразу же стало так стыдно за эти мысли. Я возненавидела себя и пыталась искупить вину за это. Я ещё больше лишала себя всяческих удобств, наказывая себя за то, что пожелала смерти матери, которая любила меня и заботилась обо мне всю жизнь. Но в тот момент я хотела этого. Я думала, что всё было бы проще. Я бы ничего не потеряла, смогла бы, наконец, жить для себя и ради своего будущего, а не среди постоянного утирания слюней, рвоты и уборки дерьма. Да, ты прав, когда приходит ужасающая, смертельная усталость от ежеминутной рутины и рядом с больным человеком, то страшно признаться себе в том, что ты эгоистичная сука. Страшно стать зверем. Страшно потерять человеческое обличие. Поэтому люди врут. Они ходят на митинги, в защиту прав инвалидов, но думаю, если бы тем, кто за ними ухаживает, дать выбор в решении помочь спокойно уйти больным или продолжать жить ради них, полностью забыв о себе, то они бы в душе выбрали первый вариант. Они бы с огромным облегчением сбросили этот груз с себя. Но мы все живём в мире людей. И зачастую нам приходится винить себя за жестокость, отдавая последнее, лишь бы стыд прекратил разрывать тебя изнутри, – стираю слезу и кладу голову на плечо Лазарро.