его слову. И я думаю, лейтенант Даттон — скоро он будет капитан-лейтенантом Даттоном — того же мнения.

Бушу нечего было ответить, а если б и было, он бы все равно промолчал. Доктор Сэнки — легкомысленный старый сплетник и запросто может выболтать все, что ему скажут. Буш просто кивнул, насколько позволяли израненная шея и лежачее положение, ожидая, пока Сэнки продолжит свой монолог.

— Значит, Даттон станет капитан-лейтенантом. Остаются три лейтенантские вакансии. Сэр Ричард сможет сделать приятное трем своим друзьям, назначив их сыновей лейтенантами. При условии, надо заметить, что у сэра Ричарда есть хотя бы три друга.

— Весла! Баковый! — крикнул рулевой.

Они подходили к причалу. Шлюпка пришвартовалась, Сэнки выбрался из нее и принялся командовать выгрузкой носилок. Ровным шагом чернокожие носильщики двинулись по дороге к госпиталю. Буш окунулся в воздух острова, как в горячую ванну.

— Давайте разберемся, — вещал Сэнки, шагая рядом с носилками. — Мы только что назначили трех мичманов лейтенантами. Значит, есть три вакантных уорент-офицерских места. Но погодите — ведь у вас на «Славе» были убитые?

— Много, — сказал Буш.

Немало мичманов и штурманских помощников отдали жизнь, защищая «Славу».

— Естественно. Этого следовало ожидать. Значит, вакансий гораздо больше, чем три. А значит, можно будет сделать приятное множеству вольноопределяющихся, волонтеров, всех этих несчастных, служащих без жалованья в надежде на случайное продвижение. Из чистилища, в котором они ничто, в ад, где они будут уорент-офицерами. Дорога славы… не буду ставить под сомнения ваши литературные познания, напоминая вам, что сказал поэт.

Буш не имел ни малейшего представления, что сказал поэт, но не собирался в этом признаваться.

— Вот мы и пришли, — сказал Сэнки. — Я провожу вас в вашу каюту.

Оказавшись после ослепительного солнца в темном помещении, Буш сначала ничего не видел. Белые коридоры, длинное полутемное помещение, разгороженное ширмами на крошечные комнатки. Он вдруг почувствовал смертельную усталость. Хотелось одного: закрыть глаза и уснуть. Процедура перекладывания из носилок в постель чуть его не доконала. На болтовню Сэнки он уже не обращал внимания. Когда наконец над кроватью натянули москитную сетку и Буш остался один, ему показалось, что он на гребне длинной глянцевитой зеленой волны и скользит с нее вниз, вниз, вниз… Это было почти приятно.

Когда он скатился к подножию волны, ему пришлось взбираться на нее снова, восстанавливая силы, ночь, день и еще ночь. За это время он узнал госпитальную жизнь — шумы, стоны из-за ширм, приглушенные и не очень приглушенные вопли сумасшедших в дальнем конце беленого коридора, утренние и вечерние обходы. К концу второго дня он начал с аппетитом прислушиваться к звукам, предшествовавшим раздаче еды.

— Вы счастливчик, — заметил Сэнки, осматривая его прошитое тело. — Все раны резаные, ни одной достаточно глубокой колотой. Это противоречит всему моему профессиональному опыту. Обычно даго орудуют ножами более толково. Только посмотрите на рану.

Рана, о которой шла речь, протянулась от плеча Буша к его позвоночнику, так что Сэнки вряд ли вкладывал в свои слова буквальный смысл.

— Не меньше восьми дюймов в длину, — продолжал врач, — но глубиной меньше двух, хотя, я полагаю, лопатка задета. Четыре дюйма острием были бы куда действенней. Вот эта, соседняя рана — единственная, демонстрирующая желание добраться до глубины артерий. Тот, кто ее нанес, явно собирался колоть. Однако колол он сверху вниз, и рваные края раны указывают, что острие скользнуло по ребрам, рассекло несколько волокон latissimus dorsi[49], но в конце концов образовало простой порез. Ученический удар. Человеческие ребра открыты для удара снизу, удар сверху они не пропускают, и направленный сверху нож, как в вашем случае, без толку скользит по ребрам.

— Я рад, что это так, — сказал Буш.

— И все раны хорошо заживают, — продолжал Сэнки. — Признаков омертвения нет.

Буш вдруг понял, что Сэнки водит носом у самого его тела: гангрена прежде всего проявляется запахом.

— Хорошая чистая резаная рана, — продолжал Сэнки, — быстро зашитая и перевязанная, чаще всего заживает в два счета. Гораздо чаще, чем нет. А у вас по большей части чистые резаные раны, как я уже говорил. Ваши почетные шрамы, мистер Буш, через несколько лет станут почти незаметны. Останутся тонкие белые линии, которые вряд ли испортят ваш античный торс.

— Хорошо, — сказал Буш.

Он не совсем понял, какой у него торс, но не собирался просить у Сэнки, чтобы тот объяснил все свои анатомические термины.

Не успел Сэнки уйти, как уже вернулся с посетителем.

— Капитан Когсхилл пришел вас проведать, — сказал врач. — Вот он, сэр.

Когсхилл посмотрел на лежащего Буша.

— Доктор Сэнки порадовал меня, что вы быстро идете на поправку, — сказал он.

— Я думаю, это так, сэр.

— Адмирал назначил следственную комиссию, и я вхожу в ее состав. Естественно, потребуются ваши показания, мистер Буш, и я должен узнать, когда вы будете в состоянии их дать.

Бушу стало не по себе. Следственная комиссия пугала его почти так же, как трибунал, к которому она могла привести. Хотя совесть его была абсолютно чиста, Буш предпочел бы… куда охотнее предпочел бы вести корабль под шквальным ветром вдоль подветренного берега, чем отвечать на вопросы, путаться в юридических формальностях, выносить свои поступки на обсуждение, при котором их вполне могут истолковать превратно. Но раз эту пилюлю придется проглотить, надо зажать нос и глотать, как бы ни было горько.

— Я готов в любое время, сэр.

— Завтра я снимаю сутуры, сэр, — вмешался Сэнки. — Вы сами видите, мистер Буш еще очень слаб. От ран у него полнейшая анемия.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что он обескровлен. А процедура снятия сутур…

— Швов, что ли?

— Швов, сэр. Процедура снятия сутур отнимет у мистера Буша много сил. Впрочем, если следственная комиссия позволит ему давать показания, сидя в кресле…

— Позволит.

— Тогда через три дня он сможет отвечать на любые вопросы.

— В пятницу, значит?

— Да, сэр. Не раньше. Лучше позднее.

— Собрать здесь комиссию, — с холодной вежливостью пояснил Когсхилл, — не просто, ибо все суда бо́льшую часть времени отсутствуют. Следующая пятница нас устроит.

— Есть, сэр, — ответил Сэнки.

Буш, так долго сносивший болтовню Сэнки, с некоторым удовлетворением наблюдал, как тот бросил свои выкрутасы, обращаясь к столь высокопоставленному лицу, как капитан.

— Очень хорошо. — Когсхилл поклонился Бушу. — Желаю вам скорейшего выздоровления.

— Спасибо, сэр, — сказал Буш.

Даже лежа в постели, он инстинктивно попытался вернуть поклон, но, стоило ему начать сгибаться, заболели раны и не дали выставить себя смешным. Когда Когсхилл вышел, у Буша осталось время подумать о будущем; оно тревожило его даже за обедом, но санитар, пришедший убрать посуду,