«Мы не сможем его отпустить» – от этой фразы воздух в кабине сдавило словно поворотом гаечного ключа, что намертво затягивает болт.

В адрес Лео прозвучала просьба поручиться за надежность своего старого друга. Когда-то они были как братья. В ту пору поручиться за Марка Лео бы мог. Но разве люди не меняются душой?

– Попробую. – И поглядев на Лейлу – дескать, «была не была» – Лео открыл дверцу и толкнулся с сиденья.

– Марк! – окликнул он.

Марк поглядел на Лео, затем на свой телефон, затем снова на Лео, но уже с прищуром.

– Ого как быстро, – подивился он на подходе к машине.

– Позже объясню, – сказал Лео. – Залезай давай.

Сам того не желая, звучал он начальственно; мол, выполняй, и все тут. Для Марка он открыл заднюю дверцу, но тот жест друга то ли проигнорировал, то ли не понял, и нырнул на переднее сиденье. Получалось не совсем по плану. А впрочем, Марк всегда откалывал подобные номера.

– Лола Монтес? – спросил он с таким видом, будто они расстались без году неделя и встретились вновь по договоренности в каком-нибудь теннис-клубе. – Марк Деверо, если помните. Вы помогали мне с «джамблом». А еще мы резались в карты.

«О нет, – мысленно закатил глаза Лео. – Только не сейчас, кореш».

– Марк, вид у вас не совсем, как бы это сказать, товарный, – сказала Лейла.

«Ха», – подумал Лео. Видок у дружка действительно был аховый, как у пожухлого помидора.

– Постойте, так вы друг друга знаете? – недоуменно посмотрел Марк.

Ни Лео, ни Лейла на это не ответили. Вместо этого Лео спросил:

– Как у тебя тут с семинаром: закончилось?

– Похоже на то, – кивнул Марк. – Вы меня, что ли, ребята, дожидались?

– Да, – ответила Лейла. – Марк, мне нужна твоя помощь, и Лео сказал, что ты мог бы ее оказать.

– Ты хочешь отсюда уехать? – спросил своего друга Лео.

– И не просто, а прямо-таки со свистом, – ответил Марк.

Они перекатились через холм – естественную западную границу города – и приблизились к темному зеву туннеля. Лео представлял, как выглядело это место в стародавние времена, когда, скажем, какой-нибудь индеец-клатсоп приходил с побережья вести меновую торговлю со странными бледнолицыми иноземцами. Вероятно, в те времена, в отличие от нынешних, у входа в туннель не было знака «сними темные очки». Что за мир, в котором муниципалитет или дорожный департамент помещают здоровенные плакаты с такими вот надписями?

«Сконцентрируйся, идиотина», – скомандовал себе мысленно Лео. Почему у него не мысли, а какая-то размазня, переливчатый крем? Расплываются сгустками акварели в воде; ветвятся как корни, сплетаясь и расплетаясь. Может, это из-за «травки»? Из-за многолетнего ее употребления, а? Впрочем, нет. Таким он был всегда. Задолго до «травы». Всегда искал какие-нибудь способы изменить свое мироощущение. Еще маленьким мальчиком кружился волчком по прихожей, пока не опрокидывался от головокружения. Смотрел снизу на потолок, и казалось, что это люстра ростками прорастает из пола. Любил кататься на каруселях, а еще больше ухать вверх-вниз на американских горках, чувствуя на себе сильные руки отца. Эти ощущения помнились до сих пор. В том же возрасте, сожрав штук шесть мини-сникерсов из пакета, что хранился на холодильнике, он физически ощущал в себе взлеты и падения сахарной кривой. Так что нет, таким сумасбродом он стал не впоследствии, а был им всегда. Все те безумные извивы действовали на него как потом наркотические «ворота в подсознание».

– Куда? – нервно спросила Лейла, встряхивая Лео от раздумий.

– Перестраивайся в крайнюю левую полосу.

На выходе 26-я магистраль расщеплялась на три ветви. Была одна, а тут раз, и сразу три, с необходимостью для водителя без колебаний выбрать свою. Глаз да глаз. К тому же приходилось остерегаться возможных замешкавшихся, кто будет юлить перед тобой из стороны в сторону. Лео на этом месте однажды видел, как один такой замешкавшийся, не рассчитав своего вектора движения, с разлету въехал прямо в оранжевый конус, разделяющий полосы. Эта точка называлась «кровавым мысом», хотя кровавого в ней, собственно, ничего не было. На техническом языке эти надутые водой бурдюки, в один из которых на глазах у Лео вписался нерадивый водитель, именовались «гасителями удара». Такой бы вот гаситель ему в то утро пятнадцать лет назад, когда он проснулся в своей сизой от дыма комнате, встал и увидел, как под дверь обильно сочатся грязно-серые ручьи, тянут свои ветвисто-призрачные шупальца-русла. Лео тогда неверными шагами спустился по трем пролетам мраморной лестницы таунхауса, зовя маму и папу, а вязкий белый дым уже курчавился в углах, и обои, потрескивая, занимались огнем. Стены снизу вверх, как в донельзя искаженной камере обскура, хищно лизали оранжевые, янтарные и черные ящеричные языки, набираясь жара и силы.

Было бы, наверное, легче, если б тот удар пригасился прошествием множества лет. А случился он, помнится, в ходе пяти тягучих минут – две на то, чтобы выбраться наружу на тротуар, и три, что ушли на душевную маету: не вернуться ли обратно в дом, разыскать там папу, маму, собак; те три минуты, которые он прождал – взрослый человек, боящийся огня, – пока на третьем этаже не лопнули с хлопком выстрела стекла, и черный, с рыжеватыми проблесками дым хлынул через щели и разломы.

Где-то должен быть клуб таких людей; людей, что пережидали снаружи горящих домов, зная, что обратно внутрь они не войдут, а еще то, что это самое невозвращение будет висеть на них гибельным грузом всю оставшуюся жизнь.

В принципе эти гасители удара можно использовать и для травм иных разновидностей – скажем, когда тебя опускают, кидают, пинают с работы. А нельзя ли аналогичное устройство использовать, наоборот, для продлевания жизненных радостей? Например, растягивать моменты, где ты чувствуешь себя в безопасности, окруженным любовью? Или радость и страдание – всего лишь негативные и позитивные величины одного порядка?

«Блин. Сконцентрируйся», – сказал себе Лео. Кажется, это вылетело вслух. Хотя он сидел на заднем сиденье, а те двое его не слушали. Они болтали. Болтали, причем увлеченно! Лейла рассказывала о каком-то пиковом валете, найденном на чемодане. Марк курил мятую сигарету, высунув ее кончик из приспущенного стекла. Лейла Марку улыбалась – почему спрашивается? Видимо, несмотря на все мифы о феминизме, девушкам нравятся козлы. Точнее, охотней реагируют на их поведение. Вывод неутешительный. Оно, конечно, несправедливо – валить всех девушек в одну кучу, – но Лео однажды здорово обжегся на любви к девице, которая бросила его ради безмозглого выпендрежника с пустым ястребиным взором и хреном до колена, заменяющим мозги.

– Лео.

Лео вышел из раздумий. Глаза Лейлы со значением смотрели на него из зеркальца машины.

– Сделай одолжение, набери эсэмэску для тех ребят.

Возможно, весь этот каламбурный настрой с Марком для нее не более чем уловка, чтобы увлечь его и отвлечь. Молодчинка, умница. Лейла не оборачиваясь подала Лео ту смешную трубку и протараторила номер, незнакомый на слух.