– Ну, это так теперь? – округлились глаза у Борзеевича, удивленного прогрессирующим новым видом, который приспособился жить только на баюнах.

– Это кто? – ткнула Манька в кота, погрозив ему кулаком. – У-у-у, зверюга! – облизывая раны и высасывая яд, она протерла их тампоном, смоченным в живой воде. Мало ли какую мог занести инфекцию.

– Кот… Баюн! Древнее Котофеевича не сыщешь! – оторопело ответил Борзеевич, слегка заикаясь на словах. Он недоверчиво подергал его за хвост, повертел кочергу в руках, приближая ее к самому носу. Даже зачем-то обнюхал.

– Старый, старый знакомый… мы с ним… вроде как, одного поля ягоды… Погоди-ка, – вскинулся Борзеевич, – кочергой его не убьешь! Он еще попьет кровушки, ты уж поверь! Его вампирским баю-бай все времена стонали! С другой стороны, Маня, он братец мой… Вот, наконец, встретились…

– Это какой такой Баюн, из сказки что ли? – поморщилась Манька, фыркнув.

– Ой, Маня, ты в сказку ходила уже! – осудил ее Борзеевич. – Каждая сказка…Нет и не будет правдивее истории! Он на право пойдет, песнями с ума сведет, на лево пойдет, сказку заведет… Они у него не хуже моих горошин… Только моя горошина смерть глупой голове, а его юдоль – свести с ума умную голову.

– Слыхала я, как заливал избе, – Манька согласно кивнула головой. – По-другому это не обзовешь! Яблоко от яблоньки, хлеб да соль… – передразнила она Кота Баюна.

– Ой, а как там изба-то? – спохватился Борзеевич. – Дружила она с ним… С того самого времени, как в кандалы ей обуться… Он ей побасенками долюшку раскрашивал, да потчевал головушку райскими обещаниями, а Баба Яга могучие силы вдувала… Это, Маня, когда я ей горошины на Баюновы сказки передал, изба сама себя достала. Решила на свободу, а тут – сила вражья подоспела… Потом долго молились мы… Услыхал видать, Отче, раз привел тебя погостить… И шибко избе хотелось показать тебе чудо чудное, диво дивное о пяти лапах. Ну или, ему показать, что все у нее сложилось… Ты уж, не суди ее строго… Смотри-ка, разом про душок-то его поняла!

– Не сразу! Она ему всю нашу дислокацию выдала. Видно, у нее горох закончился… – зло отозвалась Манька, сердито посмотрев в сторону печи. – Я смотрю, и без меня жизнь у вас не была скучной… Чего делать-то с ним? Отпускать нельзя, узнают про все наши секреты, кто, что, откуда, а врагу об этом пока знать не положено. Меньше знают – крепче спим. Оставлять тоже. Закормит сказками, не выдержать нам подсказочных наставлений, натворим глупостей… Это ж надо так человека обесточить! – ужаснулась она, ткнув в скелетик кочергой. – Может, запереть его в черный ящик?

– Вырвется! Это, Маня, сказочный зверь, его так просто не удержишь, – с сомнением покачал головой Борзеевич, сунув руки в карман и хмуро вглядываясь в кота, дожидаясь, когда тот начнет оживать – Он всеми пятью лапами на земле стоит, у него только хвост в Небо упирается, на всемирную паутину похож…

Пока думали и решали, что делать с котом, появился Дьявол, который в миг оценил обстановку.

– Может, это… стрелой добьем? – удрученно предложила Манька, сожалея, что стрел остается все меньше и меньше. Живой водой она уже кота полила, колом осиновым потыкала, но сердце у кота отсутствовало, от живой воды он не ожил и не умер, от осины то же самое. Зря она тратила стрелы как попало, когда оборотней добивала. Многие не достигли цели, ибо враги, озаботившись бегством, уже и не думали ее искать. Стрела, вылетевшая из лука и скрывшаяся из глаз, как сквозь землю проваливалась. После воды и осины она сомневалась, что стрела хоть как-то на него подействует.

– Бесполезно, – подтвердил Дьявол, тревожно просматривая пространство избы всеми девятью зрениями. – Он, поганец, моему суду не доступен. У него природа такая, что не в сказке сказать, ни пером описать. Сам не понимаю, как сподобился такое чудо на свет произвести. Все, к чему прикасались люди, сделали его мешком заплечным. Фикция он – мечта несбыточная. Перестанет такой существовать, жди! Вам во лбу звезда светит, так это его погребальная песня, тучи набежали, так это он сказку сказывает. Противиться ему месяц мог бы какой человек, но ведь нельзя же совсем не думать о будущем. Пока человек жив, зверь этот не уйдет с земли…

– А почему он вампиров слушает? – подала голос Манька, собирая веником костяшки и прах в совок.

– Так он и наводит вампиров на человека! – ответил Борзеевич. Он уже сидел на лавке, подогнув ноги под себя, чтобы не мешать ей. – Как бы вампиру уговорить человека на гнусное дело? А он то песню, то сказку, а вампир свое провернет, и не то что червивый человек, голое сознание не подумало бы, что его на смерть толкнули. Боюсь, Маня, он и Дьяволу нашему мог бы полглаза замазать!

– Неправильно, – поправил его Дьявол. – Сначала вампир кусает, а потом то сказка, то песня. Трезвому человеку на пустой желудок не до сказок. Всегда так было. Если Кот Баюн к кому пристал, значит, ищи вампира, который на дерево на цепь посадил и кота прикрутил. А на меня у этого кота зуб не тот, у меня все по Закону, и кот этот – законопослушный… Но не греет он его.

Манька бросила останки кота в печь, которая уже почти протопилась. Печь, показалось Маньке, новой пище обрадовалась. Повалил черный дым. Не успевая вылететь в трубу полностью, заклубился в избе.

– О, как чадит! – недовольно проворчала она, проверяя, нельзя ли трубу открыть пошире. – Не удивлюсь, если изба у нас… где-нибудь в другом месте.

В горле запершило. Через минуту Манька и Борзеевич дружно закашлялись. Привычный к огню и сере Дьявол вывалился на свежий воздух за компанию, успев по дороге прихватить со стола поднос с пирогами и крынку сметаны, к которой кот не успел приложиться.

– Что бы не отравились… угарным газом! – пояснил он. Откусил полпирога, протягивая им поднос.

До пирогов ли сейчас? Манька с укоризной покачала головой, но взяла пирог машинально. Ей достался с черемухой и малиной – они первые созрели. Дьявол вытянул с грибами. Борзеевич с клубникой и сладкой патокой. Изба любила печь пироги с сюрпризом, нипочем не угадаешь начинку. Надкушенные пироги пошли по кругу, запивали сметаной. Всем хотелось попробовать и того, и этого, заценить мастерски приготовленную румяную стряпню. Вскоре от пирогов на подносе остались только крошки.

Занималась заря. Все утонуло в голубом свете, когда еще не день, но уже не ночь, когда бледнеющие силуэты с каждой минутой становятся все отчетливее.

Сидели молча, любуясь красотой зари, ждали, когда красная или желтая полоса разгорится ярче, загадывая погоду. Темные сумерки отступали, послышалось пение птиц. Где-то там была еще зима, горы тонули в снегу. На прогретой реке заквакали лягушки, с лежбищ поднимались животные. Изба-банька встрепенулась, переступила с ноги на ногу и снова зарылась в землю в четверть подвала. Наличники изб Борзеевич покрасил белилами, крышу украсил голубыми петушками с золотыми крылышками.

– Хорошо-то как! – простонал в умилении он, вдыхая воздух полной грудью.

Черный дым из трубы еще валил. Изба чадила, как Освенцим, изживая народного героя, заполнявшего пробелы в познании луком и морем.