Афанасий Ордин — Нащокин плох, не знаю, сколько проживет. Все‑таки Симеон забрал одну жертву. Афанасий до последнего пытался успокоить толпу, так что я решила, как только появится Воин — выдам за него тетку и будь, что будет. Он заслужил.

В остальном же — верь, я не одна сейчас за тобой стою, все Романовы за мной, и Милославские нас поддерживают, Стрешневы, Морозовы… много кто за нас. Мы справимся.

Береги себя, родной мой.

И приезжайте, как только сможете. Жду и тебя, и Ванечку, тысячу раз обнимаю вас и целую.

Твоя сестрица Соня.

Алексей закончил читать письмо, посмотрел на Ивана Морозова.

— Вань…

К чести друга — тот все понял мгновенно.

— Тебе надо ехать. И дай сюда списки.

Лист с именами перекочевал из одних рук в другие.

— Сейчас я этим займусь. Возьмем без суеты, допросим, а назавтра ты и уедешь.

— Я?

— Я останусь. Здесь будем и я, и Ян — этого хватит. У него опыт, а я буду наши интересы блюсти.

— Ванька, что бы я без тебя делал?

— Да то же самое, — Иван махнул рукой. — Сейчас будем тебя собирать — и махнешь домой с отрядом. Думаю пару сотен казаков…

— Вань, мне пятьдесят человек хватит.

Но тут Иван полыхнул глазами, на миг став ужасно похожим на свою мать.

— Государь, хочешь — казни, а только меньше, чем двести человек — не соглашусь! Крым до конца не зачищен, татары бродят… Алешка, ты сам пойми! Ну как я могу?! Я ж тут изведусь!

Алексей Алексеевич махнул рукой.

— Ладно. Переговоры на тебе, я домой… ох, черт! Ведь знал же, что отец зря к себе эту гниду подпустил! Знал!!!

— Надо было его еще когда удавить, — зло процедил Иван.

Мужчины переглянулись. Да, иезуитов они теперь никогда не простят.

* * *

Купеческий караван медленно тащился по лесной дороге. Всхрапывали лошади, покрикивали возницы, переговаривались охранники…

Все было тихо, мирно и спокойно.

Тимофей сидел на облучке, крепко сжимая в мозолистых руках вожжи. Смирная лошадка Плюшка перебирала копытами.

Хорошо…

Хорошо, что удалось наняться к купцу Севастьянову — тот и на охрану не скупится, и с деньгами не обманывает. Хорошо, что скоро их путешествие подойдет к концу — уж дня три до Москвы осталось. И домой.

А дома жена любимая, детки… и это тоже хорошо. И спокойно…

Было, ой, было.

Это только в детских сказках тати выскакивают на дорогу с воплем 'Кошелек или жизнь!'. В жизни они просто выскакивают, повалив по паре деревьев — спереди и сзади каравана, чтобы лошади не смогли никуда деться. Лошади‑то смогли бы, да телеги с товарами куда? Да еще сначала стреляют, стремясь если и не попасть, так напугать людей…

Тимофею повезло — он уцелел при обстреле, но тут же скатился под телегу.

А что? Не герой он, вовсе даже не герой. Его дело — телегу вести, а сражаться — дело охранников. Лучшее, что он может сделать — это спрятаться и не мешать.

Бой разворачивался явно не в пользу купца. У разбойников оказалось почти двойное преимущество в численности — и это явно была не обычная банда из голодных мужиков, а крепко спаянная ватага, где каждый знал свое место…

Клинки сверкали, люди падали… и перевес был в пользу татей.

Тимофей уже успел попрощаться с жизнью, когда над лесной дорогой пронесся лихой разбойничий свист.

Только вот свистели не разбойники.

В бой вступила третья сила. Отряд в два десятка конных всадников, с разлету перемахнув бревна, принялся резать, рубить и кромсать татей. Тимофей испуганно крестился под телегой.

Кричали люди, ржали и хрипели кони, звенело железо…

Все было кончено примерно через двадцать минут. Больше двух десятков татей было зарублено, остальные обезоружены, избиты и повязаны веревками.

Тимофей понял, что можно вылезать.

Всадники спешивались, оглядывались по сторонам, двое из них, совсем мальчишки еще, принялись помогать охране. Откуда‑то появились большие берестяные короба, а из них свертки ткани, мази и какие‑то зелья, с помощью которых парнишки и занялись ранами.

— Благодарствую, спасители!

Анфим Севастьянов тоже уцелел в схватке, хотя и получил несколько ударов. Один глаз у него заплыл, из носа явно текла кровь, темной струйкой сбегая по усам к светлой бороде и теряясь в ней, но выглядел мужчина чуть спокойнее, здраво рассудив, что враг татей — его друг.

Ему ответил молодой мужчина, лет двадцати пяти, в простом кафтане зеленого цвета.

— Не нас благодари — государя. Он распорядился.

— А откель вы такие… добры молодцы?

Анфим выспрашивал осторожно, чтобы не нарваться, но командир улыбнулся, разгладил усы….

— Царские мы!

Тимофей облегченно перевел дух.

Слава те, Боженька! Сподобил прислать служивых людей на помощь!

— А как же…

— Царевна повелела ездить по дорогам и чистить их от разбойничьих шаек. Пойманных — на строительство канала али дорог. А вас мы до деревни проводим. Тут она недалеко, к вечеру доберемся…

Тимофей еще раз перекрестился.

Потом уже он расспросит одного из воинов, как царевна их сюда направила. И услышит, что на Москве чуть бунта не случилось. Стрельцов уйму казнили, а они вот, смогли вымолить прощение, но при условии. Были временно расформированы на десятки и отправлены вот так вот, по дорогам, под приглядом. Ловить татей и тем зарабатывать себе прощение.

Выслушав это, Тимофей поставил себе обязательно помолиться вечером за царевну. А еще — сходить и поставить свечку в церкви за ее здоровье, как до Москвы доедут.

Вот ведь как жизнь‑то оборачивается? Не приказала б она, глядишь, и в живых его б не было. Так вот, все, что Бог не делает, все к лучшему… И неисповедим промысел его…

* * *

— Государыня! Дозвольте!

Софья поглядела на Василия Голицына. Поговорить?

Конечно, она едва на ногах стояла от усталости, но… благодарной она тоже быть могла. Василий Голицын, получив от нее профилактическую взбучку, преисполнился если и не уважения, то…

Так часто бывает в жизни, но, к сожалению, не все женщины об этом помнят. Тех, кого они подчинили своей воле, мужчины забывают на второй же день после победы. Тех же, кто остался для них загадкой, вещью в себе, или просто повел себя как‑то нелогично, не так, как ожидалось, могут помнить долгие годы. Добейся Голицын своего — мигом бы принялся вертеть Софьей на свой вкус, не слишком заботясь о ее чувствах. Получив резкий отпор — он принялся уважать женщину. И сейчас поддерживал ее, как только мог. Не раз девушки доносили Софье, что Голицын громче всех кричит в ее защиту, а поскольку рода он был не худого, к нему прислушивались.