куда залезть, гады, и кусают в самых неожиданных местах.

– Прямо как я, – подал голос боец с позывным Комар, пехотный снайпер с увесистой тяжёлой винтовкой, которой можно было, наверное, сбивать даже вертолёты. Из его динамика раздался тихий, но глубокий смех. – Враги что-то совсем распоясались, диверсионные группы часто к нам ездить стали.

– Поэтому мы здесь. Чтобы наблюдать и перехватывать, – сказал боец-гранатомётчик с позывным Миша. – С другой стороны, а что им ещё делать? У них только фабрика под контролем осталась, из Сталевара они нас уже вряд ли выбьют. Вот и пытаются хоть немного нам навредить.

– Хочу взглянуть на их попытки. Ничего у них не выйдет, я им «Хлыстом», – Комар осторожно хлопнул по своей винтовке, – машину сломаю, а вы дело довершите. Вот так и будем работать.

– Не промахнись, Зоркий Глаз. Без нас тоже должен справиться, – сказал Буран и обернулся ко мне. – Кстати, военкор, тебя ведь Виталий зовут?

– Так точно.

– Хотел всё поинтересоваться, откуда ты? Что-то ты о себе совсем мало рассказывал.

– Расскажу, почему бы и нет? Не секретный агент всё-таки. Я с Восьмигорья, что в Красном Секторе.

– У меня там отец работал, – сказал Комар. – Начальником управления по проведению шахтёрских работ.

– Осипов который? – предположил я, пытаясь припомнить крутящихся в голове начальников. О них иногда рассказывали по новостям.

– Не–а. Этот работал в районе Кустовска, а мой – в районе Зеленограда.

– Вряд ли вспомню. Так вот, я там рос и учился, ничего особенного не случалось, мир далеко в тылу всё-таки. Затем поступил на корреспондента, выучился, отслужил на восточной границе, ну и вот, я здесь.

– У нас такие же истории, – сказал Буран. – Тоже росли, учились, служили, а потом отправились на войну. Думаю, трудно среди нас найти человека, который имел бы другую историю. Названия планет и школ только будут отличаться.

– А ваш батальонный психолог? – спросил я. – Неужто он тоже обычный человек?

– Он культист, – сказал Миша, – но это не значит, что он жил по-другому. Он такой же гражданин, как и мы. Просто в какой-то момент решил, что Культ Дракона что-то ему даст.

– Он вполне умён, – добавил Комар, – но всё же наивен. Мне так кажется. Течение фанатичных почитателей Дракона, кем бы он ни был, вряд ли может предложить что-то, кроме головной боли и желания дотянуться до невозможного.

– Я согласен, – сказал Миша. – Мечтатели они все. Сразу вспоминается история нашего первого Посвящённого, Владислава Трофимовича. Он ведь тоже много мечтал о драконах. Ох, как мечтал! А ему Владимир даровал драконью жену и вечную жизнь в третьем мире-измерении за то, что он был первым. Зинаида, кажется, звали её, жену-то. Мне нравится имя. Ей пятьсот лет аж было! Но ему, Славе, тогда просто повезло, а эти чего добиваются? Не каждое желание способно исполниться.

– Не знаю, друг, – сказал Комар. – Не хочу я обвинять Культ Дракона в диверсионной деятельности. Но, как по мне, нечего тут Петру Иванычу пытаться распространять среди нас всякую чушь, говорить, что нам надо достучаться до высших существ… Есть у Владимира с нами связь или нет, это уже не так важно. Он дал нам время, мы им распорядились. Жили же как-то на Земле и все трудности преодолели без всяких там Покровителей. На первом плане для нас должна стоять Россия и её народ, а уж затем всё остальное.

– Петру Иванычу вы, в целом, не очень доверяете? – спросил я.

– Можно и так сказать, но… – начал Буран, замолчал на секунду, а затем продолжил. – Я, честно говоря, не хочу на него наговаривать. Он добрый человек, душевный. А вообще, я тебе вот, что скажу. Наш батальон уже не первый год воюет, мы ещё с лацертианцами сражались. Ты знаешь, наверное, что у нас к ним… особое отношение. Хотя ты далеко жил от этих конфликтов, ты вряд ли о них много знаешь, но в мирах Зелёного Сектора ходил маленький стишок: «Увидел чешую – накинь ей на шею петлю, на столб влезь и лацертианца повесь!». Наши их и вешали. А командиры Крюк, Зубр и Бобр со своими отрядами им вообще постоянно головы отрубали. В ответ на злодеяния, конечно же. Запугивали так. Вот они и ожесточились. Я про Крюка и прочих. Но психолог их постепенно успокаивает, они уже гораздо меньше совершают казней. Молитвы им читает, кажется. Позавчера они сорвались, но на следующий день были уже совершенно нормальные.

– У них проблемы с головой есть? – спросил я прямо и, не дожидаясь ответа, задал ещё вопрос. – Разве таких берут в армию?

– Война их ожесточила, я же говорю. Все мы сначала были нормальными, добрыми и простыми парнями. Но не все смогли таковыми остаться. Когда ты видишь злейшего врага, ты попытаешься его уничтожить. А если этот враг по-скотски относится к твоим соотечественникам, то заставишь его ещё и помучиться. Чтоб другие боялись даже посмотреть на тебя.

– И тем не менее, это всё равно недопустимо, насколько благой ни была бы цель, – сказал Комар. – Мы, например, никого за свою жизнь не повесили и не запытали, верно, командир? Мы солдаты, а не садисты. Не со зла мы убиваем, а потому что работа у нас такая.

– Мне кажется, что когда война закончится, от таких, как Крюк, Зубр и другие, просто избавятся, – сказал Миша. – Если они не погибнут раньше. Таких во время штурма в первых рядах ставят, чтоб с собой как можно больше забрали. В мирной жизни не нужны маньяки. Война сожрёт своих детей, так или иначе.

– Именно поэтому мы с вами должны не ожесточаться, товарищи, – сказал Буран. – Не теряем голову. Мы обязаны дойти до конца людьми, иначе умрём, как животные.

– Так и будет, товарищ командир, – сказали одновременно Комар и Миша.

А ведь они фактически являются носителями идей Владимира, подумал я. Он ведь тоже говорил, что нужно оставаться людьми, несмотря ни на что. Мне вдруг очень захотелось поинтересоваться вот ещё о чём:

– Слушай, Буран, я помню твой спор с Ветром, где вы жетоны собирали. А вы до этого споры затевали?

– Затевали, конечно, – Буран кивнул. – Пару раз буквально. А что?

– Да