Лутек все расспрашивал ее про историю с огнем, пока София не сказала ему, что, если он не перестанет, она его сама бросит в огонь.

Так что вместо огня мне пришлось спрашивать о масле.

– На что это ты уставился? – сказала мне Адина и скорчила гримасу.

– А он влюбился, – сообщил ей Лутек.

– Он меня нервирует, – ответила она ему.

– С чего бы это твоей матери было спасать масло? – спросил я еще раз.

Она пояснила, что у ее семьи когда-то был магазин и в нем продавалось масло, которое ее отец изготовлял собственными руками и которым очень гордился. Он умер до начала войны, и магазин прогорел до того, как пришли немцы. Ее мать с горечью вспоминала эту историю, и, когда бы кто ни попросил ее дать в долг или сделать одолжение, она всегда отвечала: «Конечно, всегда приятно любиться на чужих простынях». Лутек сказал, что это могло бы стать девизом нашей группы, и София снова спросила, с чего он решил, что у нас будет группа.

– Мы с таким же успехом можем что-нибудь и сделать, – сказала Адина.

Она сказала, что дома у нее всегда находилась работа, но здесь стоило ей только выйти, как она возвращалась обратно в квартиру, потому что какими делами ей заниматься на улице?

Лутек спросил, каким образом они решили, что могут просто проходить через ворота, и Адина сказала, что у нее всегда был талант к таким штучкам. Когда они добрались до города и попали в центр для беженцев, она сказала матери, что спрячет деньги и позаботится о том, чтобы идти первой, когда их семью построят для обыска. Одна фольксдойче долго прощупывала волосы Адины, как будто в них спрятаны сокровища, а потом нашла узелок в кармане ее юбки и вытянула его с криком: «О, а это что такое? Бриллианты?» – и только высыпав содержимое узелка на стол, поняла, что это всего лишь леденцы. Другая фольксдойче засмеялась, и та женщина ударила Адину по лицу и вышвырнула из комнаты, так и не найдя золотых монет, которые при ней тоже были.

МЫ ПРОРАБОТАЛИ ВМЕСТЕ НЕДЕЛЮ, когда какая-то старая полька схватила Адину и начала кричать «Контрабандистка! Контрабандистка!» в тот момент, когда проходили назад через ворота, и Лутек схватил старуху и начал кричать то же самое, а друг его отца был вынужден передать всех троих зеленой и синей полиции, чтобы те сами разобрались. Мы с Софией отошли на квартал, прежде чем остановиться и понаблюдать за ситуацией. По нашим правилам, когда кого-то останавливали, остальные должны были обязательно продолжать идти. Старая женщина сотворила такой рэкет[6], что было слышно там, где мы стояли. София сказала, что Лутек подбросил то, что нес, ей в сумку.

– Теперь точно затянется, – сказала она, и я ответил, что она, наверное, права. Нам некуда было пойти. Она переживала, что Адину побьют, даже если потом и отпустят, и сказала, что лучше бы она оказалась на ее месте. Когда ее поймали, синий полицейский побил ее, но не так сильно, благодаря тому, что она была хорошенькой.

– И что делает стариков такими? – спросила она.

Я ответил, что не знаю.

Она рассказала, что через несколько дней после сдачи города кто-то сказал ее матери, что отец ее отца, то есть второй дедушка Софии, хочет ее видеть. До этого София никогда его не встречала. Он был каким-то раввинским ученым, но она не знала, каким именно.

Я ждал, когда она продолжит. Мне было приятно, что мы вот так разговариваем.

Она сказала, что, по словам ее родителей, у этого деда полно денег, она не знала откуда, и что мать очень обрадовалась, потому что надеялась, что это обстоятельство поможет им эмигрировать. София никогда не виделась с дедом, потому что когда ее отец взял в жены не ортодоксальную еврейку, отец отца сказал, что в его понимании он теперь все равно что мертв, он его уже похоронил и скорбел о кончине.

– И каким он оказался? – спросил я.

– Единственное, что рассказал мне отец, – это что старик писал письма Богу, – сказала она. – Мне это показалось неинтересной идеей. Я размышляла о том, что он с ними делает.

– И каким он оказался? – спросил я.

– Все, что когда-либо говорила о нем моя мать, – это что он мог копать деньги из-под земли, – ответила она.

Какой-то трамвай пропищал тормозами за поворотом Хлодной, и, когда она прикрыла рот пальцами, я захотел, чтобы она оказалась сейчас в каком-то тихом и безопасном месте.

– Так вот теперь меня призвали с ним повидаться – только меня, и мама очень обрадовалась и с нетерпением ждала, а отец разозлился на нее за то, что всех переполошила. Я помню, как они суетились насчет того, что мне надеть, а затем меня доставили в большой темный дом и сказали войти. Дверь открыла старая женщина, которая тут же исчезла, а я поднялась на один лестничный пролет. Я не различала, куда иду, и должна была искать дорогу на ощупь, переходя между лестничными пролетами, но видела свет на верхнем этаже. Верхний этаж представлял собой длинную темную комнату с наклонным потолком. В конце комнаты за забитым книгами столом сидел старик с бородой. Отдельные стопки книг доходили до потолка. На подоконниках мансардных окон тоже стояли стопки книг. Всюду висела паутина, она была даже у него на лампе, и я замерла, ожидая, когда он что-нибудь скажет. В конце концов я поздоровалась, но он мог быть и глухим. Он поднял голову и знаком указал подойти поближе. Когда я подходила, мне пришлось нагибаться, чтобы не зацепить паутину. Я была на полпути, когда он поднял ладонь, и я остановилась, и он некоторое время за мной наблюдал. Где-то в комнате тикали часы. Я снова поздоровалась с ним, потом сделала еще шаг, и он снова поднял ладонь. Тогда я сказала ему, кто я. Выражение его лица не изменилось, и он сделал взмах рукой вверх, приказывая мне уходить. Я сделала шаг назад, проверяя, действительно ли он имел в виду именно это, и он вернулся к своему чтению.

– Неужели после всего он с тобой даже не заговорил? – спросил я.

Зеленые и синие полицейские потеряли терпение и начали бить Адину и Лутека по голове. Адина прикрыла голову руками, поэтому один из полицейских бил ее по рукам. Затем он прекратил, и все вернулись на свои посты.

– Мне не следует даже находиться рядом с тобой, ты такой запущенный, – сказала мне София. Я положил руку на шею, как будто мог таким образом прикрыть вшей.

Лутек и Адина убежали вниз по Желязной улице, а старая женщина осталась стоять, разговаривая сама с собой еще несколько минут, прежде чем наконец не ушла. Когда она исчезла, София встала и стряхнула грязь с юбки.

– Когда началась война, в плане еды мне всегда удавалось быть хитрее и выкручиваться, в то время как отец и брат стояли и стояли в очередях и так ничего и не могли получить, – сказала она. – Мама думает, что я держусь на ногах благодаря бездонному кладезю вредности. – Она ткнула в грудь большим пальцем. – Я думаю, что она права. Я это чувствую у себя прямо вот тут.

ТИФ БУШЕВАЛ И РАСПРОСТРАНЯЛСЯ ПОВСЮДУ, и дом Софии оказался полностью им охвачен. Она носила при себе жестянку с маслом и парафином, чтобы натираться и отгонять вшей, кроме того, она запретила мне садиться на расстоянии вытянутой руки от нее. Лутеку она тоже запретила, но когда она это сказала ему, он ответил: «Да кто захочет?» Мы наблюдали за уличной торговлей на Гесии. Напротив нас женщина продавала детское белье и подкладку от пальто. Когда она увидела, что мы на нее смотрим, она подняла свое добро с таким видом, будто продавала горшок золота, и сказала нам, что, наверное, с ума сошла – отдавать эти вещи за такие гроши. Бродяжка рядом с ней сидел на руках и держал свою кружку голыми ступнями. Мы ждали в том месте, потому что один человек должен был принести нам заказ, и он опаздывал.