Его родители и сестра заняли кухню, а мои мать с отцом заняли спальню, поэтому остальным пришлось спать в коридоре. Там было еще холоднее. Его ноги лежали перед моим лицом. Посреди ночи он, казалось, догадался, что я не могу заснуть, и начал говорить тихим голосом. Он рассказал, что его семья заняла предыдущую квартиру, где они жили, что они просто вселились в нее с другой семьей. Потом эту квартиру у них отобрали немцы. Он сказал, что в приюте в синагоге все мальчишки воровали хлеб из соседских семей, а то, что они не могли съесть, меняли на гвозди от подков, которыми играли. Он сказал, что достал мед за пределами гетто, когда человек из С. П. отвернулся и притворился, что не видит, как он выходит и заходит обратно. Я спросил, что он имеет в виду под человеком из С. П., и оказалось, что так он называл желтую полицию, потому что их так звали немцы – Ordnungsdienst – или Служба Порядка. Когда мы немного послушали, как храпят мои братья, он спросил, кажется ли он мне сильным.

– Ты это со мной разговариваешь? – спросил я. Он ответил, да, с тобой. Он еще раз спросил, думаю ли я, что он выглядит сильным. Я ответил, наверное.

Он сказал, это потому, что он действительно сильный.

– Контрабандисты едят больше, чем другие люди, потому что они тяжелее работают, – сказал он. У него на щеках были следы от ветрянки, и у него был такой вид, будто он спит на одном полу с заразным больным.

Я сказал ему, что контрабандисты обычно не сообщают всем на свете, что они контрабандисты, и он фыркнул.

– Мне не больно верится, что ты из гестапо, – сказал он.

– Чем черт не шутит, – ответил я ему.

Он спросил, как долго мы тут живем. Он сказал, что терпеть не мог родную деревню и, когда они с друзьями топтались в огороде соседа, сосед выбежал из дома и пытался их побить кожаным ремнем. Потом он отвязывал собаку и та их кусала. Собаки ненавидят бедняков, добавил он, продолжая свою мысль. Он говорил, активно жестикулируя, как натуральный еврей.

Он рассказал, что его вышвырнули из польской Ассоциации скаутов после того, как на замечание, что как еврей он не мог дать присягу на христианской Библии, он предложил командиру своего отряда дать присягу на каталоге запчастей. Он сказал, что его единственный настоящий друг не пришел попрощаться в день их отъезда. Он сказал, что все эти обстоятельства шли ему на пользу, потому что благодаря им он никогда не чувствовал тоску по дому. И было лучше ни по ком не скучать.

Он сказал, что его отец любил приложиться к бутылке и я, должно быть, уже заметил, что он никогда не отказывался поднять тост.

– И почему бы ему отказываться? – спросил он.

Если он ожидал возражений, от меня он их не получил.

– С моей мамулей у вас тоже скоро начнутся проблемы, – сообщил он мне. Он сказал, что пройдет совсем немного времени, и она приобретет уверенность, что ее обманывают, и она будет вечно на кого-нибудь кричать по этому поводу. Я поинтересовался, будут ли у нас проблемы и с его сестрой, и он ответил, что она была такой стеснительной, что как-то сказала ему: если она когда-нибудь выйдет замуж, то церемония будет проходить в чулане, где ее никто не увидит.

Я спросил, что случилось с рукой его сестры, и он ответил, что по дороге в Варшаву его отец разрешил ему взять удила повозки, и он повел ее так неудачно, что, когда они ехали через мост, перевернул всю конструкцию в канаву.

Я спросил, как им удалось поставить повозку обратно на колеса, и он сказал, что придумывает подобные истории, потому что считает необходимым разобраться в собственной голове, что ты можешь сделать, а чего не можешь, и благодаря им он вырос человеком, который держит ухо востро. Настолько, насколько он вообще вырос, добавил я, и он сказал, что покажет мне результаты своего роста при первой удачной возможности. Я рассказал о нем нашей группе и повторил некоторые из его рассказов, и Лутек сказал, что завтра я могу привести его с собой. Адина хотела знать, с чего бы это, и он сказал, что ей не стоит по этому поводу волноваться, потому что друг Шимайи Борис, скорее всего, долго не протянет, особенно учитывая наши планы.

– Почему ты меня так зовешь? – спросил я.

– Разве не так тебя зовут твои братья? – спросил он.

Ночью, когда все заснули, я передал Борису, что ему стоит прийти познакомиться с группой. Он сказал, что с нетерпением ждет, когда станет нашим главарем. Я сказал ему, что все, о чем ему нужно беспокоиться, – это что уроки начнутся с восходом солнца на следующее утро, поэтому ему нужно хорошенько отдохнуть.

МАМА И ПАПА РАССТРОИЛИСЬ, КОГДА УСЛЫШАЛИ НОВОСТЬ о том, что три трамвайные линии для евреев вскоре закроются, да еще в худшее время зимы. Мама вопрошала, за что ей приходится жить в такие чудовищные времена, а отец сказал ей, что будущее, скорее всего, готовит и еще кое-что похуже. Все трамвайные маршруты должны были заменить только одним маршрутом, вместо номера к нему крепился щиток со звездой Давида. Лутек сказал, что более насущная наша проблема – то, что через гетто перестанут пускать арийские трамваи, и через месяц так и произошло.

По этому поводу не последовало никакого объявления, и мы ждали три дня, прежде чем сами додумались. Тогда София спросила, что нам теперь делать, и Борис ответил, что можно начать с того, чтобы перестать быть паиньками. Чтобы продемонстрировать, что он имел в виду, он присоединился к Лутеку, когда тот относил последний сброшенный с трамвая мешок, и сказал парням, которые его заказали, что они ничего не получат, пока не заплатят больше денег.

– Уговор есть уговор, – ответил один из парней.

– Это они согласились на ваши условия. А я ни с чем не соглашался, – сказал Борис, и, по словам Лутека, они обменивались любезностями, и те парни даже начали им угрожать, но в конечном итоге испугались многочисленных патрулей, которые сновали туда-сюда. Он сказал, что Борис держал всех так, как будто даже не замечал полицию, пока не получил, что хотел: не только дополнительный мешок картошки, но и немного розенкового вина[7]. И тем, и другим он поделился со всеми нами.

ЗА УЖИНОМ ОТЕЦ СКАЗАЛ, что ему кажется: куда бы он ни шел, за ним непременно следуют немецкие солдаты. Мама переполошилась и спросила, с чего бы это, и он сказал, что не имеет ни малейшего понятия.

Семья Бориса тихо переговаривалась в задней комнате, и отец предположил, «может, они замышляют переворот».

Мама в который раз подняла вопрос о том, чтобы достать арийские документы, и сказала нам, что невестка Черняковых заверила ее, будто бы это вполне реально и не так уж дорого, но когда она назвала сумму, отец так громко воскликнул: «И это за каждого человека?», что ей пришлось на него шикнуть. Она сообщила, что именно столько стоит свидетельство о рождении вместе с удостоверением личности. Она добавила, что можно найти дешевле, но те выглядели подозрительно даже на первый взгляд.