Когда я спросила нынешнего педагога, что за дисциплина «актерский голос», получила ответ: «Сейчас это часть дисциплины „сценическая речь“». А тогда в стенограммах педсоветов шло серьезное обсуждение задач не только по проблеме «поставленный голос», а изучался принцип звукоизвлечения головной и грудной регистрами. Смотрели, оценивали не только каждый курс, но и конкретного ученика. Учили, исходя из содержания речи и обстоятельств, вовремя переходить в тот или иной регистр, тем самым понижая или повышая громкость и силу голоса, меняя темп речи. Выразительный по тембру голос учат говорить грудью, правильно дышать, рассчитывать зал. Выразительность зависит не только от техники, но и откуда исходит голос, из какой физической глубины. Как точно заметил один педагог, «глубина требуется душевная», как сочетаемость речи и пластики. Дыхание в роли совсем не такое, как в жизни, на сцене много вздохов, междометий, пауз. И так важно в этих ситуациях сохранять крепкую логику, органику, живое рождение мысли, особенность авторского синтаксиса. Это требует осмысления, ибо нельзя изречь мысль, не осмысливая свою речь.

Кроме всего прочего, культура сцепления слов и — очень существенно — их произнесения передает стилистику произведения. А стиль автора проявляет неповторимое видение действительности, основные темпо-ритмические характеристики как персонажа, так и актера, поэтому голос должен быть вне бытовых примет. Тогда актер будет «словом одаривать, мыслью — жить». В Школе-студии МХАТ в те времена методика работы была направлена на то, чтобы сделать голос красивым, без тусклых, белых звуков, благозвучным для слушателя, вызывающим доверие и симпатию. Красивый голос делал актера более интеллигентным, создавая ощущение, что он не из толпы. Голос, конечно, может звучать по-разному, но его краски всегда налицо, палитра устойчива, поэтому педагоги, изучив природные данные студента, заботились и работали над тем, чтобы голос был индивидуально красивым.

Личная и узнаваемая интонация — фирменный знак большого артиста. Речевая сущность актера складывается из биографии, национальности, любимых книг, эпохи, убеждений. Вспомним их, выпускников Школы-студии того времени, — Урбанский, Гафт, Табаков… Мы их узнаём по голосу с одной-двух фраз. Как никогда не забудем творческие вечера Валентина Гафта, поэтические программы Евгения Урбанского, а чтение Твардовского, Чехова, Толстого Олегом Табаковым — страница, требующая отдельного разговора. На одном из уроков, когда зашел разговор о важности голосового инструмента в профессии актера, Табаков вспоминал: «Впервые власть голоса над живыми существами я ощутил в пять лет. Большой теленок бодал бабушку и прижал ее к забору. Я вскарабкался на пенек и заорал во всю мощь детских легких. К моему удивлению, теленок испугался и убежал».

Был еще один случай, когда многими годами позже, на гастролях в Америке, после спектакля актер шел с девушкой. Он в тот момент забыл предупреждение, что вечером ходить темными улицами опасно. За ними увязались два здоровенных негра, которые обсуждали прелести подруги актера. Обсуждали громко, и Табаков, будто предупреждая нежелательную развязку события, непроизвольно заорал пятиэтажным матом, выученным на школьном дворе под руководством саратовских уркаганов. Негры опешили — то ли от мощи русского мата, то ли от выразительности его голоса. Словом, вспоминал Олег Павлович, «сильно спертый дух русского человека обладает неповторимыми своими возможностями»…

Русская классическая педагогика отмечает две причины неудовлетворительной учебы — недостатки в интеллектуальном развитии и лень. Сам Табаков признавался, что первые полтора года он не то чтобы лодырничал, «но испытание свободой выдержал не сразу. Просто учился так себе: „Все больше по девицам, меня они привечали. И я сам уделял внимание девушкам-старшекурсницам гораздо больше, чем преподавателям“. Но при этом он умудрялся держаться на поверхности: природа, органика выручала, отрывки отрабатывал довольно успешно. Да и происходящее вокруг казалось веселым и радостным праздником.

Сказанное подтверждают первые экзамены. У него, в отличие от однокурсников, был только один этюд по мастерству. А в весеннюю сессию первого курса Табаков читал не Горького, Панову, Киплинга, Паустовского, Чехова или Толстого, как его однокурсники, а отрывок из повести Николая Носова „Витя Малеев в школе и дома“. Но уже через год, когда на курс пришел преподавать Дмитрий Журавлев, на экзамене второго курса Табаков читал „Гомеровский гимн Гермесу“, пушкинскую „Сказку о попе и о работнике его Балде“ и отрывок из романа А. Н. Толстого „Петр Первый“. Вектор поставленных задач задан внятно (от романтизма до острой характерности), и потенциал возможностей „самого младшенького“, как о нем говорил один из педагогов, ощущался огромный. Время весьма скоро это подтвердило.

На тогдашних фотографиях тонкая шея тридцать седьмого размера, о которой Табаков помнил всю жизнь, делала его похожим на подростка. Рядом с дюжим Евгением Урбанским он — словно ребенок, требующий защиты. Может быть, поэтому педагоги закрывали глаза на многие шалости и розыгрыши озорного парня, впрочем, отмечая у него чувство юмора. Играя, дурачась, Табаков быстро взрослел; там, где от него ничего не зависело, он не переживал за исход. Возникающие сложности лечили наблюдательность, острое слово и неизменная доброжелательность окружающих.

Пройдет несколько лет, и эти двое, Урбанский и Табаков, сойдутся в жестком непримиримом споре. Режиссер Григорий Чухрай сведет их в фильме „Чистое небо“, где их лица станут „не только узнаваемыми, но знаковыми“. Мальчишка Сергей Львов — Табаков и вернувшийся из плена летчик Астахов — Урбанский, два страстных темперамента, один взрыв против другого. Сережа Львов был попыткой публицистически осмыслить новые жизненные явления. Роль была замечена, в ней появилась живая предтеча целой плеяды отличных современных ребят, не согласных ни на какие уступки совести и духовные компромиссы. Безымянные прототипы Сережи Львова, требующие правды с максималистским напором юности, сидели в зрительном зале. Имя им было — легион. Мальчишка спорит яростно, беспощадно задает вопросы „почему, зачем, кому“, на которые у старшего нет ответа. Астахов, внутренне соглашаясь, тяжело, „на предельном накале“, отказывает младшему в праве задавать вопросы, оправдывает свою „несправедливую, сверху посланную судьбу“. В незагримированных лицах вчерашних однокурсников была историческая правда времени и судеб. Как сказал поэт Давид Самойлов:

В этом фильме атмосфера

Непредвиденных потерь.

В нем живется не так серо,

Как живется нам теперь.

В этом фильме перспектива,

Та, которой нынче нет.

Есть в нем подлинность мотива,

Точность времени примет.

Фильм закрепил за актерами амплуа. Табаков еще несколько лет будет играть мальчиков, задающих неудобные вопросы, держась принципа „хочу быть честным“, а Урбанский — роли мужчин, мощных по вере и принципам, гражданским идеалам, которых жизнь заставала на изломе принимаемых решений. Беспечность существования в Школе закончилась, когда до Табакова дошла очередь индивидуальной работы с наставником. Руководитель курса был обязан с каждым учеником сделать хотя