от него, и только от него, зависело спасение человечества! Независимо от того, что мир мог подумать о нём, независимо от самой жизни, он должен был продолжать!

И когда он вернётся, чтобы встретиться лицом к лицу с доктором Поллардом, у него должны быть зримые доказательства!

День тянулся медленно. Как обычно, Кингаллис занялся изучением, но понял, что это безнадёжно из-за глубокого уныния Кэрролла. Кингаллис сдался и покинул Кэрролла, что было ещё лучше для Кэрролла, потому что у него оставались долгие часы, чтобы сидеть и размышлять.

Наступил вечер, и с ним пришла новая надежда.

Чему бы Кэрролл ни научился, оно осталось в его голове и засело там крепко. То ли полезное, то ли бесполезное. Казалось, оно было полезным, но он пока не мог этого определить.

Например, существовала концепция обруча из серебристой проволоки. Он был установлен на небольшом цилиндрическом металлическом стержне, который заключал в себе биморфный кристалл. На картинке были изображены контурные поверхности силы или энергии, которые слабели по мере удаления от проволочного кольца.

Не магнетизм — потому что Кэрролл не мог видеть никакого возбуждающего тока. Не электростатическое поле — потому что градиента быть не могло. Концепция всего этого описывалась словами «Selvan thi tan vi son klys vomakal ingra rol von».

Что ж, если бы Кэрролл знал эти слова, он бы знал, что делает проволочный обруч и почему.

Но когда он нарисовал схему на листе бумаги и обозначил каждую часть терранской системой символов, представляющих инопланетные звуки, Кэрролл понял ещё одну вещь. Ни одна книга не будет полной без предметного указателя!

В противном случае прослушивание записей в учебниках нецелесообразно. Инженер, ищущий информацию о способах намотки и укладки определённого типа проволоки, не стал бы тратить четыре часа на изучение всех сведений. Конечно, он должен был бы уже знать их, поскольку эти сведения навсегда запечатлелись бы в его памяти.

Но существовал фактор забывания, который возникает из-за неиспользования любого факта, и, несомненно, это автоматическое средство обучения не наделяло владельца эйдетической памятью, которую нельзя было потерять, как бы долго он ни пользовался фактами. Но в каждом учебнике есть предметный указатель.

И вот в тот вечер Кэрролл снова отправился в лабораторию и наугад выбрал ещё одну катушку. Он вставил её в машину и, запуская, вложил в неё мысль.

Не слова, а некую концепцию — абстрактная идея составления списка была запущена в машину, и катушка с проволокой быстро пронеслась по машине, чтобы замедлиться на списке.

Бесполезно, конечно — там были такие фразы, как «Walklin — norva Kin. Fol sa ganna mel zin.» Вероятно, главы и строфы. Кэрролл искал словарь.

Он попробовал другую катушку и нашёл её загадочной. На третьей катушке был список, который показался ему смутно знакомым. Наряду с простыми словами, там были и мысленные картинки.

Он узнал, что «Zale» — это мера расстояния, эквивалентная семнадцати тысячам, умноженным в десятой степени на длину волны спектроскопической линии evaalorg.

Кэрролл наткнулся на раздел физических понятий, который встречается в большинстве учебников по физике.

Он также узнал множество физических характеристик, не имеющих никакого значения. Единица гравитации, выраженная в инопланетных терминах, ничего не значила для человека, привыкшего к динам и фунтам. Слишком многое оставалось невыясненным.

Что за элемент этот evaalorg, Кэрролл понятия не имел, хотя, если бы он проявил настойчивость, то мог бы наткнуться на учебник по химии — и можно было с уверенностью предположить, что периодическая таблица атомов будет одинаковой в любой галактике.

Он улыбнулся. Это было всё равно что пытаться вычислить истинный размер Ноева ковчега, исходя из длины в локоть. Когда вы закончите вычисления, у вас будет плюс-минус тридцать процентов.

Он уже собирался заняться чем-нибудь другим, когда дверь тихо отворилась и вошла Райнегаллис.

— Почему вы продолжаете? — спросила она.

Её голос и манеры были такими, как будто она не слышала его вопрос, заданный почти восемнадцать часов назад.

— Почему? — повторил он глухо.

— Да, почему? Почему вы упорствуете перед лицом невозможного?

— Потому что, — сказал он, намеренно поворачиваясь к ней лицом, — когда я признаю своё поражение, Джеймс Форрест Кэрролл умрёт!

— Вы не самоубийца.

— Безумие, — сказал он, — это самоубийство разума!

Райнегаллис кивнула и опустила глаза. Он подошёл к ней и приподнял её лицо, взяв рукой за подбородок.

— Райнегаллис, — мягко сказал он, — поставьте себя на моё место. Вы — пленник культуры, враждебной вашей собственной. Вас держат как музейный экспонат, образец жизни, который отказывается подчиняться механизмам управления сознанием. Из всех людей вашей расы вы единственная, кто знает и верит.

Смерть — или что-то похуже — ждёт вас и ваших близких через неопределённый промежуток времени. Вы единственная, кто может что-то сделать. Скажите мне, Райнегаллис, вы бы спокойно сидели, смирившись с этим?

— Поскольку я не смогла бы ничего сделать в одиночку, — ответила Райнегаллис, — я бы приняла судьбу.

— Тогда умрите! — огрызнулся Кэрролл. — Ничего не делайте! Ничего не пытайтесь! Это застой, а застой — это смерть!

— Я думаю, Кингаллис это знает, — сказала инопланетянка с проблеском понимания.

— О, — удручённо сказал Кэрролл. — Так значит Кингаллис дал мне поиграть с несколькими старыми томиками, как своевольному ребёнку дают разрезать старые тряпки вместо кружевных занавесок. Поскольку я должен играть в игры, непременно дайте мне игры, которые никому не причинят вреда!

Игра в ножички с надписью «опасно» и целлулоидные игрушки, сделанные в виде острых ножей, исходя из теории, что дети предпочитают такие игрушки, кубикам и погремушкам. Бутылочки с цветным песком, на которых изображены череп и скрещённые кости, и указаниями не смешивать их.

Американские горки в парке развлечений, которые кажутся опасными — кто-то знает кого-то, кто знает о несчастном случае на них — но на самом деле менее опасны, чем поездка на автомобиле в пробке.

Райнегаллис помолчала.

— Тогда что же мне делать? — бушевал он. — У меня здесь нет никого из своих. Ни единой понимающей души, на которую я мог бы опереться в трудную минуту. Одинокий человек во враждебном окружении — и от меня ждут, что я буду исполнять за вас ваши трюки!

— Вы…

— Разве я должен помогать вам?

— Нет, — честно ответила она. — И всё же из уважения к вам…

— Уважения? — презрительно рассмеялся он. — Уважение! Нет, Райнегаллис, не уважение и даже не почтение. Я подопытный пёс, которого нужно баловать, потому что моя жизнь, мой разум и моё тело должны быть изучены. Не уважение, Райнегаллис, а смертельный страх перед распространяющимся ядом. Изоляция.

— Боюсь, мне не следовало приходить, — сказала она, но это была скорее высказанная