— Ну вот, — удовлетворенно произнес Рудаков, — вот и свершилось. Теперь придется завтра идти и убеждать, что мы пошутили, растерялись и так далее. А в общем мы хорошие, мы с добрыми намерениями, мы не хотели, простите нас, пожалуйста, дядя, мы больше никогда не будем.

Рудаков задумался и долго молчал. Потом хлопнул себя ладонью по лбу.

— Где же я его видел? Ладно, видать, не вспомню. Когда в милицию пойдем, Кузьма?

— Думаю, что никогда. Подумай, кто мог им сообщить? Сами ребята? Ты? Я?

— Действительно… Тогда откуда он знает? Выходит, что он такой же милиционер, как и я?

— Выходит, так…

— Ну, а ты был хорош, — сказал Рудаков с восхищением. — Я уж было полез за бумажником… Здорово ты его насчет получки.

— Это все ерунда, — скромно сказал Кузьма, — меня очень интересует, кто он, и откуда он все узнал, и какое он имеет отношение ко всей этой истории. А ведь имеет…

Кузьма замолчал и уставился на Рудакова, что-то соображая про себя.

— Пойдем, — сказал Кузьма.

— Я думаю, что он один из них, — сказал Рудаков и заглянул Кузьме в глаза. Сцена с бумажником произвела на него сильное впечатление, и Кузьма значительно вырос в его глазах.

— И я так думаю, — задумчиво ответил Кузьма. — Только как он мог узнать. Определенно это он утянул барахлишко из водолазки. Если не он, так его приятель. Откуда у них ключи? И как он узнал, что мы именно в водолазке все спрятали?

На одной из улочек Кузьма заметил Меньшикова. Тот шел рядом с высоким стариком. Кузьма заметил, что старик держится неестественно прямо для своего возраста. Меньшиков, встретившись глазами с Кузьмой, незаметно покачал головой. Словно пожурил его: «Ай-яй-яй».

— А еще говорит, что у него в городе нет знакомых, — обиделся Рудаков.

— Это сосед по квартире. — ответил Кузьма.

— Врешь ты все. И звонил ты не хозяйке. У нее и телефона-то нет. Врешь и врешь… Загадочная ты личность, товарищ Лялин.

— Все мы загадочные… Мне, пожалуй, домой пора, а то хозяйка опять скандал устроит, — сказал Кузьма и протянул Рудакову руку.

Рудаков, широко размахнувшись, шлепнул по ней своей мозолистой, шершавой лапой.

Сделав несколько шагов, Кузьма вернулся и предложил Игорю:

— Давай поменяемся бумажниками. Пусть он сегодня будет у меня. Завтра отдам. Не нравится мне этот Лжепрохоров.

— Лжестарушки, Лжепрохоров, я не удивлюсь, если завтра появится еще дюжина всевозможных лже, — пробурчал Рудаков и спросил Кузьму. — Может, ты скажешь мне адрес, на всякий случай?

— Сабурова, 49, — ответил Кузьма и зашагал.

Рудаков пошел домой. Было уже поздно. В городском саду на танцверанде оркестр играл грустный вальс. Чтобы сократить себе путь, Рудаков решил пройти через парк. На правой стороне аллеи, по которой проходил Рудаков, призрачно белели ароматные пятаки клумб. Слева, на фоне тусклых редких фонарей, виднелся черный скелет качелей. Ветер чуть шевелил раскаленные за день и пахнувшие ржавой окалиной лодки. Их, видимо, забыли поставить на тормоза, и они плавно в такт раскачивались. При этом раздавался тоненький скучный скрип. Тихо, как огромный ком папиросной бумаги, шелестела дикая маслинка. Из загадочной темноты кустов до Рудакова доносился то сдавленный шепот, то нервный смех, то недовольное мужское ворчанье. А наутро по обеим сторонам аллеи служители парка будут находить забытые платки, смятые газеты, семечную шелуху и конфетные фантики.

Рудаков остановился, чтобы прикурить. Доставая сигареты, он краем глаза заметил, что из кустов, сзади, вынырнули две темные тени и двинулись по направлению к нему. «Влюбленные…» — подумал Рудаков, зажег спичку, прикурил и стрельнул ею в монументальную бетонную урну. Шаги приближались. «Не за мной ли идут?» — снова подумал Рудаков. Чья-то рука легла на его плечо.

Он оглянулся. В одном узнал Генку Евсикова. Того самого, что тонул на водном велосипеде. Второй стоял в тени. Видно было только его бледное расплывчатое лицо. Рудаков спросил спокойно:

— В чем дело?

— Ты не помнишь? — прошептал Евсиков.

— Помню, но все-таки в чем дело? Вы с приятелем бегаете за мной специально, чтобы напомнить о себе?

— Не будем ссориться, — сказал Евсиков. — А ты не валяй дурака. Нам нужен бумажник. Он не твой, и говорить на эту тему больше нечего.

— А если я его отнес в милицию? — спросил Рудаков. — А остальные вещички вас не интересуют?

— Нас интересует бумажник, — повторил Евсиков.

— У вас, и кроме бумажника, там были симпатичные предметы. Ох, и счастливый кто-то из вас, что не встретился тогда ночью с боцманом. Просто в рубашке кто-то из вас родился, точно… Попадись он Гарри Васильевичу под левую руку… В общем близкие родственники и друзья стали бы узнавать его только через две недели.

Тот, кто пришел с Евсиковым, продолжал стоять в тени. Неизвестный курил, и периодически его лицо освещалось горячим красным светом. И лицо это казалось Рудакову удивительно знакомым. Рудаков украдкой косился на неизвестного и соображал, что если ситуация внезапно осложнится, а к этому все и шло, то, сбив с ног Евсикова, он, пожалуй, успеет удрать. «Только бы второй оставался на своем месте». Евсиков протянул руку к карману Рудакова.

— Ладно, давай бумажник и иди.

— Я же говорю, что он в милиции. Я же не виноват, что тобою интересуются в краевом уголовном розыске. Сегодня ко мне подошел товарищ, сообщил, что он из милиции, пожурил слегка за то, что сам я раньше не пришел, и забрал ваш бумажник. Сказал, что вызовет еще раз. А я, понимаешь, как-то не хочу гореть за чужое добро. И если тебя интересует твоя валюта, обращайся в милицию. Там, по-моему, тебя терпеливо ждут.

Незнакомец, стоявший в тени, тихо засмеялся, а потом сказал:

— Хватит трепаться. Возьми у него бумажник, и пойдем.

Рудаков узнал голос Прохорова.

— А-а! И милиция тут…

Евсиков похлопал Рудакова по карману, в котором лежал бумажник Кузьмы. Рудаков перехватил его руку и слегка приподнял, а свободной правой стукнул Евсикова в солнечное сплетение. Генка согнулся пополам, а Рудаков, не произнеся ни слова, бросился в кусты.

Он был кадровым сердцеедом, Рудаков, и поэтому знал парк, как родную ладонь. Он мог передвигаться по нему с завязанными глазами. Впрочем, он ни разу не пробовал это делать.

Некоторое время он слышал за собой тяжелые шаги и тихую ядреную ругань. Потом все смолкло. Рудаков остановился и, спугнув влюбленных, присел на лавочку, спрятавшуюся в буйном кусте жасмина. Там он отдышался и закурил. Вокруг лавочки кругами ходили потревоженные пары.

«Однако Кузьма был прав, — думал Рудаков. — И Прохоров оказался