напряжения. Очень хотелось вздохнуть. Мышцы живота начали судорожно сокращаться. Кузьма стал проваливаться в душное, оранжевое небытие, как вдруг почувствовал, что лицо его вышло из воды и Рудаков шлепает его ладонью пр щекам. Кузьма сделал несколько резких коротких вдохов, от которых заломило грудь, и открыл глаза.

…Придерживая одной рукой товарища, Рудаков разрезал на нем веревки. Рельс упал на дно. Кузьма зашевелил затекшими руками и стал помогать Рудакову держаться на воде. На берег он вышел уже сам. Перед ним стоял Рудаков и сдирал с себя маску. Его рот кривился, а по лицу текли не то капли воды, не то слезы. Молча вышли на сухие камни. Игорь взглянул на Кузьму и никак не мог понять, что же изменилось в его лице. Рудаков не сказал ни слова об этом. Он ожесточенно высморкался и, вернувшись к воде, умылся.

— Все, — сказал он, присаживаясь рядом с Кузьмой. — Что теперь?

Музыкантов сидел все в той же позе, не поднимая головы.

— Я пойду звонить, — сказал Кузьма и поднялся.

— Я уже предупредил Меньшикова.

— Все равно надо позвонить.

— Дойдешь?

— Дойду.

— Я с тобой.

— Нет, сиди здесь. Всякое может быть… Я скоро вернусь.

— До станции ближе всего, — сказал Рудаков, — а возвращайся на шлюпке. Так быстрее. Только оденься в сухое, не то простудишься.

Кузьма невесело усмехнулся и, тяжело ступая, побрел по песку.

Вернулся он скоро, на шлюпке, в сухой и теплой одежде. Уже совсем рассвело, и по морю, ближе к горизонту, забегали розовые блики встающего солнца. Из-за мыса на малых оборотах бесшумно выскользнул пограничный катер. С него прокричали в мегафон:

— Стойте со шлюпкой у лаза, катер туда не подойдет. Мы будем рядом, насколько позволяет глубина. В случае чего, поможем… У нас есть аквалангисты… Они будут наготове…

— Ты можешь идти домой, — сказал Кузьма Музыкантову. — За тобой скоро придут. Не вздумай скрываться. Тебя все равно найдут, но этим ты только ухудшишь свое положение. Иди!

Кузьма подгреб к берегу, сколько позволяли камни, и принял на борт Рудакова.

— Мы останемся здесь. Сейчас их всех будут брать. Возможно, что Ефим попытается уйти морем. У него ведь акваланг. Садись на весла и держи ближе к дыре, а я так посижу. Согреюсь.

Некоторое время молчали. Первым заговорил Рудаков:

— Музыкантов сволочь. Я ему ребра поломаю еще до следствия…

— Не надо. Привлекут за хулиганство, — Кузьма попробовал улыбнуться, но лицо не слушалось.

— Он говорил, что там какая-то секта. ИПЦ называется. Что это за ИПЦ? Я у него так ничего и не понял.

— Истинно Православная Церковь. Изуверы. Советскую власть ненавидят. Я о ней давно слышал, а тут впервые увидел…

— А за что же они старушек убивают?

— Они и церковь ненавидят. Провоцируют, чтобы народ туда не ходил… Ладно, потом поговорим, смотри внимательнее. Сейчас начнется операция. Если Ефим думает уходить, то появится минуты через три. — Кузьма начал раздеваться.

— Ты что, с ума сошел! И не думай, — остановил его Рудаков. — Я сам с ним справлюсь. Все равно на веслах нужно кому-то сидеть. Да и куда он уйдет от шлюпки? Тут мы хозяева. А там пограничники!

Рудаков нацепил маску, поправил на поясе нож, и они поменялись местами. На море стоял утренний штиль. Вода была гладкой, как замерзшая лужа. Кузьма подгреб к самому проходу и остановился над ним, придерживаясь рукой за скалы. Рудаков, перегнувшись через борт, всматривался в воду. Вдруг он, оттолкнувшись ногами, поднялся в воздух и почти под прямым углом врезался в воду. Кузьме было видно, как он подплыл к темному пятну. Кузьма склонился к самой воде. Видеть стало лучше.

Легкий, подвижной Рудаков кружил вокруг Ефима, одетого в прорезиненный костюм. Оба в рунах держали ножи. Рудаков выскочил на поверхность и глотнул воздуха. Левая рука кровоточила у плеча, Не успел Кузьма вымолвить и слова, как он нырнул вновь. Приблизился к Ефиму. Изогнулся всем телом, взмахнул рукой и устремился вверх. Буквально через две-три секунды его голова показалась на поверхности, и он, навалившись грудью на корму, перекатился в шлюпку.

— Все… Перерезал дыхательную трубку… Сейчас он и сам пожалует.

Рядом с бортом стали вулканизировать громадные пузыри, и через несколько секунд над водой показался Ефим, жадно хватающий воздух открытым ртом.

Увидев в лодке Кузьму, Ефим замер с открытым ртом и стал медленно уходить под воду.

— Удивился… — зло выругался Рудаков.

Когда Ефим снова всплыл, Игорь поманил его рукой:

— Иди сюда. Вздумаешь удирать, ей-богу, веслом огрею. Уж я не откажу себе в таком удовольствии. Будь уверен!

Ефим подплыл и стал карабкаться в шлюпку, но ему мешал акваланг.

— Сними станционное имущество и давай сюда. Сам потом залезешь…

Ефим отстегнул ремни акваланга и протянул его Рудакову. Тот бережно уложил аппарат на дно шлюпки рядом с собой и кивнул Ефиму:

— Забирайся с кормы. И сиди там!

Кузьма пересел на нос и плотнее закутался в бушлат. Рудаков выгреб мористее, подальше от камней, и развернул шлюпку к пограничному катеру, с которого уже спускались два аквалангиста.

* * *

— Глупо как-то все, — сказал Рудаков и щелчком отбросил окурок сигареты; роняя искры, он описал красивую дугу и упал в море.

Кузьма отнял от глаз бинокль и удивленно взглянул на Рудакова.

— Что глупо?

— Только сошелся с человеком, только полюбил его, и надо прощаться. Ты хоть писать-то будешь?

— Не задавай дурацких вопросов.

— А что, если я приеду к Меньшикову и скажу, что хочу у вас работать?

— Не знаю… — Кузьма пожал плечами. — Учиться надо. Но в общем-то возможно. Ты ему нравишься. Только так это не решается. Это не просто работа. Это дело. Дело на всю жизнь. Подумай…

— Так я же и хочу на всю жизнь. Значит, сходим к Меньшикову, а то я один боюсь.

— Сходим. Я ничего не обещаю, но сам знаешь — всякое бывает… А Меньшикову ты нравишься. Он мне сам говорил.

— Эгей! На вышке! — раздался снизу голос старшины катеров. — Катись вниз, как по тревоге. Прощальный ужин готов! И ящик пива тоже! Мои бегемоты уже откупоривают бутылки!