вы сейчас меня, вы тоже считали бы, что выполнили свой долг перед родиной. Мы воевали за отечество и на германской и на гражданской — и вы тоже за отечество. Да вы, кажется, еще и за правду?

— И за правду, — сказал я, — и за Отечество. И вы это сами хорошо знаете. Только за другое Отечество и за другую правду.

— Вот тоже любопытно. У нас была правда, и у вас была правда. Значит, выходит, что их две?

— Выходит, что так, — разозлился я.

— А почему вы не думаете, что объявится новый пророк и скажет: «Давайте начинать все сначала. Я нашел третью правду»?

Тут я его точно чуть не пристукнул. Не знаю, как удержался. Потом выяснилось, что он не знал о кончине нашего Ленина. О нашем непомерном, вечном горе и утрате. Только это и спасло ему жизнь. Он опять извинился и сказал, что «ушел еще один великий человек».

Потом я его и спрашиваю:

— А почему вы не присоединились к одной из многочисленных банд?

— Я с мирным населением, с женщинами и детьми не воюю. Я не бандит и не убийца, я — солдат. Я видел смерть и готов ее принять, но только от руки противника, достойного меня.

— А считаете ли вы меня достойным противником? — съязвил я.

Он спокойно посмотрел на меня. Попросил закурить. Потом, не опуская глаз, ответил мне:

— Человек не всегда может располагать своей жизнью и смертью. Можно быть запоротым дикой свиньей.

«Вот ведь наглец», — подумал, но сдержался, а он продолжил:

— Не надо меня пугать, юноша. Меня давно уже не мучает вопрос: «Быть или не быть?» Добьетесь вы только того, что мы потеряем друг в друге забавных собеседников. Я просто перестану отвечать на ваши вопросы, и многочисленные тайники «вражеской» души для вас так и останутся темными.

— Это я из любопытства, — сказал я. — А пугать вас никто не собирается.

— Благодарю вас.

— А почему же вы не пришли к нам, раз уж вы закончили воевать? Почему вы бегали от нас?

— Честное слово, по инерции.

— Ну и катились бы по инерции за границу… Правда, это не так-то просто. Вот теперь придется вам отвечать по всей строгости революционного закона.

— Я готов.

— Вижу. А что дальше-то делать собираетесь?

— Сидеть, по всей вероятности.

— А если мы вас отпустим? — ' спросил я.

Спросил просто так, не задумываясь особенно над тем, почему меня это интересует. А он как-то весь подтянулся, вскинул на меня быстрый испытующий взгляд. Что это, мол, я?.. Шучу или как? Потом ответил якобы шуткой:

— В ЧК я работать не пойду, во всяком случае.

— Кто вас возьмет? — возмутился я.

— Неважно. Все неважно. Я не знаю, чем я буду заниматься. Я не вижу, ничего, что еще могло бы меня взволновать. Такое ощущение, словно из меня вынули позвоночник. В лесу и то было проще. Там есть цель. Выжить во что бы то ни стало. Впрочем, каждый из нас, конечно, думал о долге, о том, что его нужно каким-то образом выполнить. О родине, которую еще предстоит спасать от большевистской чумы. Мы уже настолько свыклись с этими мыслями, что представляли себя чуть ли не профессиональными спасителями отчизны. И вот сейчас я вижу, что чума не так уж и страшна, что небо над Россией то же. И те же поля, леса, те же дети… Мне все надоело, господин чекист. Я от всего устал. Пойду учить детей. Буду их просвещать, обучать правописанию, читать им сказки Толстого. Знаете, о братьях, которые ссорились, о мальчике, который врал… Но быть на вашей стороне я не смогу. А ведь вы, юноша, хотели услышать от меня, что я с вами. Что я ваш друг. Так? Нет, этого я не смогу и не захочу сделать. Во всяком случае, мешать я вам не буду. Я не настолько глуп.

Он взволновал меня. Вот настоящий, хотя и поверженный, враг, враг достойный и уважения и прощения. Я рядом с ним чувствовал себя мальчишкой.

— Я освобожу вас, — сказал я и подумал, что погорячился, ведь, кроме меня, есть на свете и начальство. — Я освобожу вас, но с одним условием. Вы не должны уезжать из Сибири. Здесь как раз места царских ссылок, народ здесь суровый, бывалый. Может, еще и измените свои взгляды. А сейчас выздоравливайте и можете быть свободным.

— И, что ты думаешь, Кузьма, он бросился меня благодарить, пролил слезы радости, стал клясться мне в дружбе?

— По-моему, нет… — ответил Кузьма.

— Вот-вот, он только посмотрел на меня, причем совершенно безразлично, и сказал: «Как хотите».

— Хорош характер. Жалко, что он, наверное, так и не смог перестроиться. Ну, а дальше что? Правильно вы сделали, что отпустили его? Вам не пришлось раскаиваться за свой порыв?

— Дальше я его потерял из виду, но временами мне казалось, что не нужно было его отпускать. Что такой твердый человек уже никогда не изменится, а это значит, что сколько он будет жить на свете, столько он будет оставаться нашим врагом. Это значит, я выпустил на свободу врага революции. Пусть он благороден, честен, пусть он человек несгибаемой воли и необыкновенного мужества и пусть он сказал, что не намерен мешать нам, бороться с нами. Это лишь потому, что он не видит способов борьбы, не верит в ее положительный результат. Но стоит ему встретить на своем пути единомышленников, а что еще хуже — организацию врагов революции, а в то время их было предостаточно, как он непременно встанет на их сторону. Меня в то время, как назло, вызвали из Сибири в Москву. Уже одно то, что он скрылся, исчез, казалось мне подозрительным. Ведь хороший человек тот, кому нечего скрывать, всегда на виду. К тому же он пообещал мне никуда не уезжать. Хотел стать учителем, а не стал. Я опросил все школы, благо их тогда было еще немного, но ни в одной не появился новый учитель Казаков Михаил Николаевич… И вот до последнего дня я жалел, что отпустил его тогда.

— А что же случилось в последний день? — спросил заинтригованный Кузьма.

— А в последний день, — Меньшиков сделал паузу. По убеждению Кузьмы, специально для того, чтобы потянуть ему, Кузьме, душу. Между тем Меньшиков не спеша закурил, кивком предложил Кузьме минеральной и, когда тот отказался, налил себе и со смаком выпил до дна целый стакан. — А сегодня, — продолжил Меньшиков, — я лишний раз убедился, что людям нужно верить.