— Кольберг Густав Оскарович! Живой его портрет! Вот она, ниточка, за которую Шеврова дергали... Жандармский полковник Кольберг! Посылал вас, Владислав Павлович, жандарм, направлял жандармский агент! Если бы можно было найти, как они связаны с Шевровым! Очень это нам важно! Похоже, что «Тактический центр» в Петрограде, который мы ищем, — это не только белые офицеры. Там и Кольберг замешан, а это... Это может далеко увести!

— Надо спросить Шеврова! — сказал Курбатов.

Дзержинский резко перед ним остановился.

— Как спросить? Он нам может ничего не сказать!

— Мне скажет! — ответил Курбатов. — Я потребую у него отчета!

Дзержинский наклонился через стол к Курбатову.

— Как я вас должен понять, Владислав Павлович?

— Я хочу очиститься от жандармов.

— И согласны помочь ВЧК?

— Да, согласен! Я встречусь с Шевровым и спрошу его. Я ничего ему не скажу о наших разговорах. Я спрошу его, как мне связаться с Кольбергом. Он обязан мне будет ответить! Он обязан мне дать явку, которой пока не имею...

— Вы отдаете себе отчет, Курбатов, в какое дело вы входите?

— Я просил зачислить меня в Красную Армию... Я не вижу разницы, с чего начинать. Я обязан помочь вам, вы мне помогли разобраться... Это опасные люди!

9

Дубровин объяснил Курбатову, что ему не понравилось в варианте с домиком в Богородицком. Там, в доме, нельзя было бы обеспечить охрану Курбатову. Это главное. Но Дубровин не забывал также, что Курбатов еще только утром целиком был в стане врагов. Прочно ли и надежно ли было его превращение? Не было ли его предложение лазейкой, чтобы предупредить Шеврова и попытаться с ним бежать?

Постепенно выстраивалась вся операция. Дубровин призвал на помощь Артемьева, и они, наконец, согласились, что можно рискнуть.

...На свидания к Наташе Курбатов обычно являлся затемно. Темноты ждать было некогда. Он спустился от Лубянки крутыми переулками к Воронцову полю.

Ночной мороз к концу дня истаял. Переменился ветер, и воздух наполнился влагой. Падали с крыш капели. На глазах темнел от дыма и копоти ночной белый снег. Радостно, словно бы вняв запахам надвигающейся весны, метались по мостовой воробьи.

Курбатов шел медленно, глядя в землю в глубокой задумчивости...

Дверь открыла Эсмеральда. Удивилась, но тут же и впала в восторг.

— Когда же? Когда? — зашептала она ему в прихожей.

— Что когда? — спросил он сдержанно.

— Не скрывайтесь, Курбатов! У вас на лице написано, что вы в заговоре... Когда?

— Сегодня! — ответил шепотом Курбатов.

— Наконец-то! Наконец-то проснется Россия! Я в вас верю, Курбатов!

Она подтолкнула Курбатова в комнату. Из глубины полузатемненной занавесями комнаты поднялась навстречу Наташа.

— Гость-то какой у нас сегодня! Нежданный, но загаданный! — возгласила Эсмеральда с порога.

У Наташи на плечах ее шубка, голова прикрыта платком. В комнате нетоплено, мороз плотно затянул узором стекла. Эсмеральда куталась в меховую расстегайку.

— Рассказывайте! — приказала она.

— Я сказал вам, сегодня! Сегодня! Я пришел к вам за помощью...

— Связь? Сигнал? К чему?

Наташа поморщилась. Что-то все-таки вывела Эсмеральда из ее туманных рассказов о Курбатове, такое вывела, чего она и не рассказывала и не предполагала.

— Не нужно столько восторженности, Эсмеральда Станиславовна! Все гораздо будничнее и проще...

Эсмеральда чуть склонила голову перед Курбатовым.

— Я все поняла... Откуда новые нотки в вашем тоне?.. Откуда такое философское спокойствие? Вы таким мне, Курбатов, больше нравитесь.

— Будет! — обрадованно пообещал Курбатов.

Эсмеральда подошла к столу, взяла листок бумаги и очиненный карандаш.

— Я слушаю вас! Адрес?

— Адрес нельзя записывать. Придется запомнить!

Курбатов назвал адрес. Объяснил, кого надо спросить. Назвал место встречи: Сокольники, начало третьей аллеи.

Эсмеральда вышла в другую комнату, переоделась против обычного довольно скромно и отбыла в Богородицкое.

Курбатов запер за ней дверь и остановился на пороге комнаты.

Уходящий зимний день вдруг вспыхнул перед сумерками холодным солнцем и заиграл в морозных узорах, в чудовищных переплетениях ледяных кристаллов. Наташа откинула тяжелые занавеси.

— Эсмеральда любит темноту! — сказала Наташа. — А я люблю свет...

Курбатов не ответил. Все отошло, все отодвинулось, он даже забыл о Эсмеральде... Все стало ненужным и неважным, он стоял как бы перед полетом в пропасть. Он знал, что должен начать с тех слов, которые написал в письме, но слова стыли, застревая в горле.

Молчание становилось затруднительным и даже невыносимым.

— Что ты задумал? — спросила озабоченно Наташа. — Куда поехала Эсмеральда? Что ты от нас скрываешь?

Курбатов махнул рукой.

— Пустое... Теперь все встало на место... Пусть тебя не тревожит! Я много наговорил тебе пустых и ненужных слов! Я свободен от них! Я ото всего свободен, я пришел, Наташа, сегодня, чтобы сказать тебе...

Курбатов шагнул в комнату и остановился.

На секунду он решился взглянуть на Наташу. Только на секунду, дольше он не мог выдержать ее настороженного и ожидающего взгляда.

Он сделал еще несколько шагов и опять взглянул на Наташу. Она, все так же широко раскрыв глаза, смотрела на него. В ее глаза падал яркий свет, они сверкали, как янтарь, и зеленоватые разбегались по янтарю искорки. Она сама ему говорила о странном свойстве своих глаз, в темноте они казались карими, на свет зеленоватыми. Она смирно и тихо ждала.

— Я люблю тебя, Наташа! — произнес он почти шепотом. — Люблю...

Он поднял голову. Она стояла все в той же позе, опустив руки. Краска медленно заливала ее лицо и шею.

— Это правда, Наташа, я люблю тебя, я...

Но он не закончил фразы, он быстро шагнул к ней, взял ее холодные руки и прижал к своему лицу.

Ему хотелось встать на колени, но он боялся показаться смешным, он решился поцеловать ее руку. И когда склонился к руке, почувствовал быстрый, короткий ее поцелуй на лбу. Он поднес к губам обе ее руки.

Он обнял ее за плечи, поцеловал в глаза, в губы...

Потом они долго сидели, обнявшись и прижавшись друг к другу, на диване. Она смотрела ему в глаза и спрашивала:

— Это правда? Правда?

Радовалась, купалась в его взгляде. А потом вдруг спросила:

— А что же дальше? Ты обрек себя на что-то невозможное!

Курбатов весело улыбался.

— То было, Наташа, страшным кошмаром! Не вспоминай! Я люблю тебя, и этим все сказано! Я на днях уеду на фронт. Идет война, я человек