по тому, что огонь загорелся сразу в нескольких местах, по черному дыму или необычной концентрации пламени в одной точке. Поджигатель, кто бы он ни был, тоже не дурак — в нескольких зданиях подкладывал горючие вещества под лестницы, чтобы отрезать нам доступ к огню. Умышленные пожары опасны, потому что нарушают принципы, по которым мы боремся с пламенем. При поджоге постройка легко может обрушиться, пока ты находишься внутри и тушишь огонь.

— А может, и не обошлось, — фыркает Цезарь. — Вдруг этот толстяк на самом деле — самоубийца-поджигатель, пролез в трубу и подпалил сам себя.

— Или просто хотел сбросить вес, — добавляет Паули, и остальные разражаются хохотом.

— Хватит! — обрываю я общее веселье.

— Ну чего ты, Фиц, согласись, это смешно…

— Не для родителей того парня. Не для его семьи.

Наступает неловкая тишина, до всех быстро доходит смысл моих слов. Наконец Паули, знающий меня дольше других, подает голос:

— Опять что-то с Кейт, Фиц?

С моей старшей дочерью всегда что-то происходит. Проблема в том, что этому не видно конца. Я отодвигаюсь от стола и ставлю свою тарелку в раковину.

— Пойду на крышу.

У каждого из нас есть увлечение: у Цезаря — девочки, у Паули — волынки, у Рэда — готовка, а у меня — мой телескоп. Я установил его много лет назад на крыше пожарной станции, оттуда лучше всего наблюдать ночное небо.

Если бы я не был пожарным, то стал бы астрономом. Для моих мозгов там слишком много математики, я это знаю, но меня всегда влекло к составлению карт звездного неба. В самые темные ночи можно видеть от тысячи до полутора тысяч звезд, и есть еще миллионы других, пока не открытых. Так легко думать, что мир вращается вокруг тебя, но стоит взглянуть на небо, и сразу понимаешь, что это не так.

Настоящее имя Анны — Андромеда, оно написано в свидетельстве о рождении. Созвездие, в честь которого она названа, связано с легендой о царской дочери, отданной в жертву морскому чудовищу и прикованной к скале в наказание ее матери Кассиопеи за похвальбу своей красотой перед Посейдоном. Пролетавший мимо Персей влюбился в Андромеду и спас ее. На небесных картах изображают девушку с распростертыми руками, соединенными цепью.

В моем представлении у этой истории счастливый конец. Кто не пожелал бы такой участи своему ребенку?

Когда родилась Кейт, я воображал, какой красавицей она будет в день свадьбы. Потом ей поставили диагноз — ОПЛ, и я стал представлять, как она идет по сцене, чтобы получить школьный аттестат. Когда болезнь обострилась, все эти фантазии вылетели в окно: я рисовал себе картину, как мы отмечаем ее пятый день рождения. Больше я ничего не жду, Кейт разметала в прах все мои мечты.

Кейт умрет. Мне потребовалось немало времени, чтобы собраться с духом и произнести эти слова. Мы все умрем, если разобраться, но все должно быть не так. Это Кейт должна сказать мне последнее «прощай».

Кажется каким-то жульничеством, что после стольких лет борьбы ее убьет не лейкемия. Но опять же, доктор Чанс давным-давно сказал нам, что так обычно и бывает — тело пациента просто изнашивается от бесконечной схватки с болезнью. Постепенно, частями, оно начинает сдавать. У Кейт отказывают почки.

Я направляю телескоп на Петлю Барнарда и М42, сияющую в Мече Ориона. Звезды — это костры, пылающие тысячи лет. Одни — красные карлики — горят медленно и долго. Другие — голубые гиганты — сжигают свое топливо очень быстро, свет от них доносится до нас из невероятной дали. Когда горючее начинает иссякать, они переходят на гелий, разогреваются, происходит взрыв, и рождается сверхновая звезда. Сверхновые ярче самых ярких галактик. Они умирают, но их уход виден всем.

Дома, после того как мы поели, я помогал Саре убраться на кухне и, ставя в холодильник кетчуп, спросил:

— Тебе не кажется, что с Анной что-то происходит?

— Потому что она сняла подвеску?

— Нет. — Я пожал плечами. — Вообще.

— В сравнении с почками Кейт и социопатией Джесса, я бы сказала, с ней все неплохо.

— Она хотела, чтобы обед закончился до его начала.

Сара обернулась ко мне от раковины:

— Как ты думаешь — почему?

— Гм… мальчик?

Жена покосилась на меня:

— Она ни с кем не встречается.

Слава богу!

— Может, кто-нибудь из подруг сказал ей что-нибудь обидное?

Почему Сара спрашивает меня? Что, черт возьми, я могу знать о перепадах настроения у тринадцатилетних девочек?!

Жена вытерла руки полотенцем и включила посудомоечную машину.

— Может, у нее просто подростковый возраст?

Я попытался вспомнить, какой была Кейт в тринадцать лет, но в голову пришли только очередное обострение болезни и связанная с ним трансплантация стволовых клеток. Обычная жизнь Кейт тонула в тумане, отодвинутая на задний план и затененная периодами болезни.

— Завтра я везу Кейт на диализ, — сказала Сара. — Когда ты вернешься домой?

— К восьми. Но я дежурю и не удивлюсь, если наш поджигатель снова даст о себе знать.

— Брайан, как тебе Кейт?

«Лучше, чем Анна», — подумал я, но жена спрашивала не об этом. Она хотела, чтобы я сказал, изменился ли желтый оттенок ее кожи в сравнении со вчерашним днем; она хотела, чтобы по тому, как Кейт опиралась на локти, сидя за столом, я прочел, насколько трудно ей держать тело в вертикальном положении.

— Кейт выглядит отлично, — солгал я, потому что так мы поддерживаем друг друга.

— Не забудь пожелать им спокойной ночи перед уходом, — напомнила Сара и принялась собирать таблетки, которые Кейт нужно принять перед сном.

Сегодня вечером тихо. Недели имеют свой ритм: безумие пятничных и субботних ночных смен прямо противоположно скучным дежурствам по воскресеньям и понедельникам. Могу с уверенностью сказать, что сегодня вечером завалюсь на койку и усну.

— Папа?.. — Открывается ведущий на крышу люк, и оттуда вылезает Анна. — Рэд сказал, что ты здесь.

Я обмираю. Уже десять вечера.

— Что случилось?

— Ничего. Просто я… хотела заглянуть к тебе.

Когда дети были маленькие, Сара часто приходила с ними сюда. Они играли в гараже между огромными спящими машинами; засыпали в моей каморке под лестницей. Иногда, в самую жаркую пору лета, Сара приносила старое одеяло, мы расстилали его на крыше, ложились на него с детьми и следили, как наступает ночь.

— Мама знает, где ты?

— Она подвезла меня.

Анна на цыпочках идет по крыше — она всегда побаивалась высоты, а тут вокруг бетонной площадки барьер высотой всего в три дюйма — и, прищурившись, наклоняется к окуляру.

— Что ты видишь?

— Вегу, — говорю я и пристально гляжу на дочь, чего давненько