— Пойму. Я все теперь понимаю.

День и ночь мчались они по дороге. Зеленый коридор сделало им Лиходеево полчище, когда прознало, кого везет Карманóвич. Да кончались силы Снегурочки, туманились глаза, дыхание прерывалось. Промчались они мимо деревни Ваниной, высыпали люди на околицу, смотрели настороженно, как Снегурочку к лесу везут. Лежала без сил промеж них на земле мама Ванина, догадавшись, что никогда не увидит сына. Что любовью своей погубила его.

Скрипя тормозами, остановилась машина у холма на краю леса, где росла Ванина березка. Выскочил из нее Карманович, открыл дверцу, Леший взялся, словно ниоткуда, подхватил Снегурочку на руки, понес, поспешая. Разглядела она его, улыбнулась слабенько. «Леший — это ты? Чудес не бывает, Леший. Одно лишь чудо — жить».

Поднесли ее к березке Ваниной, положили на землю стылую. Дотянулась она рукой до деревца, погладила, прошептали что-то губы девичьи из последних сил. Выглянуло тут солнце красное, упал лучик света на девочку, и растаяла Снегурочка, словно ее и не было, ручейком побежала в низиночку. И по всей земле от этого места пошли круги — поднимались цветы весенние, понеслись ручейки звонкие, полезли листочки из почек, зазвенели птицы голосистые. Разошлись деревенские жители по дворам, готовясь хлеба сеять. Лишь один человек и один леший плакали под белой березкой, да в далеком лесу от боли в груди проснулся Дед Мороз, вышел из дому, промолвил: «Эх, внученька», — что последним заморозком пронеслось по земле, и лег спать до новой зимы.

Далеко-далеко в сказочном тереме собрала в котомку свои вещи нянюшка, присела на дорожку, перекрестилась, встала, вышла во двор. Подлетела тут к крыльцу оленья упряжка, соскочил с нарт старый Тохтамыл. Подошел, не спеша, к нянюшке.

— Куда это ты, старая. Или плохо здесь?

— Ухожу я, Тохтамыл. Сил моих больше нет. С каждой из них кусочек сердца отрывается. Особенно с последней. До чего же была славная, непоседливая, ласковая. Перед глазами каждую ночь стоит. Спать не могу. Сердце ноет, слезы не останавливаются. Не будет у нас больше такой Снегурочки, Тохтамыл. Никогда не будет.

— Никогда, — эхом откликнулся Тохтамыл.

Разрыдалась нянька, не стесняясь, уткнулась в плечо Тохтамылу. Зашмыгал и тот носом, губы покусывая. Глянула тут няня на нарты, а там девочка маленькая в голубеньком платьице с серыми глазками сидит. Вздрогнула няня, отшатнулась. «Нет», — замер крик изо рта. Но соскочила тут с нарт эта девочка, подбежала к взрослым, затеребила за одежду Тохтамыла. Нагнулся он, взял ее на руки, глянул с мольбой на нянюшку. Звонко затараторила девочка.

— Почему вы плачете, тетенька? Разве плохо, что я приехала?

— От радости плачу, Снегурочка. От того, что тебя вижу, что ты такая красивая да славненькая. Что солнышком пришла в наш дом.

— Плачут ведь когда больно. От радости разве плачут?

— Плачут милая, плачут хорошая.

Взяла няня девочку на руки, обняла, прижала к груди, чтобы та лица ее не видела, и такая мука была на лице том, что не выдержал старый Тохтамыл, зарыдал не стесняясь, бросился в сани и помчал, куда глаза глядят. «Тундра, тундра», — закричал он в синее небо, размазывая кулаком слезы на щеках, — почему жизнь такая»? Ничего не ответила тундра, только вздох пронесся по небу.