ему леший. — Знать не любил ты прежде, так, баловался. А любовь…?

Взял леший из Ваниных рук гитару, присел не пенек, поиграл струнами, запел.

— Кто сказал, что любовь — это рай,

Что влюбленные ангелам сродни,

Что блаженство сулит через край

Им судьба — эта старая сводня.

Нет любовь это муки и боль.

Это сердце что рвется на части.

Это в раны насыпали соль

И твердят, что ты счастлив, ты счастлив.

Это горьких сомнений ярмо,

Это жажда навеки забыться,

Отыскать колдовское вино,

И напиться, напиться, напиться

Чтоб не видеть не знать не желать,

Не искать ее взгляда и слова,

Позабыть ее девичью стать

И свободным и легким стать снова

Но минута покоя придет,

Пустота словно бездна поглотит,

И от ужаса сердце замрет

И былого страданья попросит.

Возвратись о любовь возвратись.

Пусть печаль, пусть жестокая мука,

Без тебя не могу обойтись,

Нам не быть друг без друга

И опять в лихолетьи времен

Рассыпается сердце на части,

И опять дикой болью сражен

Я шепчу что я счастлив, я счастлив.

Долго разносилось по лесу песня о неизбывной боли, что слаще сахара, о любви вечной и безутешной, о покое, что пуще смерти, и сердце, что без любви не бьется.

«Не может промеж нас быть любви, Леший, — говорил Иван горестно. — Всякая тварь свою тварь любит: птичка — птичку, лягушонок — лягушонка. Она ведь не человек, Леший. Разве может промеж нас быть счастье?

— Любят не потому что любо, или одного роду-племени, а потому, что судьба. Не оттого, что гладкая, да пригожая, что глазами в душу запала, что голосом опьянила. Любят потому, что когда глянул на нее в первый раз или в несчетный, искорка в тот миг на небе промелькнула и сердца ваши соединила.

— Соединила? — эхом откликнулся Иван. — Рада бы она полюбить, а не может. Нет тепла в ее сердечке, ледяное оно, хоть и славное. Смотрит на меня, как сестрица на братика старшего. Слушается во всем, повинуется с радостью, а обнимешь словно невзначай, улыбается бестрепетно, не по-девичьи. А мне без нее не жить. Даже без такой такой, какая она есть, не жить, вот какие дела Леший.

— Любовь чудеса творит, Ваня, когда она на самом деле любовь. Счастливая — она из медведей и камней людей делает, безответная — людей в леших обращает, как со мной было. Будешь любить Снегурочку — все на свете любовь твоя победит.

Долго они стояли, разговаривали. Обнялись потом на прощание и расстались, думая, что надолго. Да не так все вышло.

Вернулся Ваня к дому, сморит — Снегурочка в сугробе около крыльца сидит. Улыбнулась ему робко, встала, пожала плечиками: «Дома жарко. Я тебя здесь дожидаюсь».

Зашли они домой, жаром лица опалило. «Ты что, мам, вздохнуть нельзя», — сказал с порога Иван. «Приболела я, Ванечка, — прошептала та жалобно в ответ, — знобит меня, косточки ломит, одним теплом спасаюсь».

Побледнела тут, зашаталась Снегурочка, дыханье у нее перехватило. Рванулась обратно на улицу, Ваня вслед за ней. «Плохо мне стало Ванюшка, — задыхаясь, сказала Снегурочка. Как вдохнула жар — помутилось все. Голова закружилась, и страшно стало, так страшно, как никогда не бывало. Показалось вдруг: вот есть я и вот сейчас не станет меня. Что со мною, Ванюшка?

— Ну что ты, пустое. Пройдет сейчас.

— И слова мне вспомнились прежние. Тохтамыла старого слова, что растаять меня увезти хотят, шепот на улице за спиной, что пора мол, растаять Снегурочке. Бабы Яги слова о Кощеевом царстве, где жарко и где мне пагубно. О чем они говорили Ваня?

— Пустое, Снегурочка. Не обращай внимания.

— И не такая ведь я, как все вы. Что-то со мною неладное. Кто я, Ванечка?

— Ты — Снегурочка.

— Что такое Снегурочка, Ваня?

Долго молчал Иван, не смея правды открыть. Опустил потом свою голову, закусил губы алые, поднял взгляд в сторону от лица девичьего, заговорил полушепотом.

«Каждый раз весной, как растает снег, то ль в лесу в кустах, то ли во поле, находят люди девочку маленькую в платьице голубом, с глазенками серенькими. И домой везут с бережением. Все зверье вокруг провожает их, волки, зайцы, птицы горластые — все следят за ней, все приветы шлют, кто повоет вслед, пропищит слегка, иль хвостом махнет на прощание.

И живет она средь честных людей, словно дочь у них или внученька.

День за десять дней, жизнь ее бежит, в год становится девицей красною. А как ляжет снег, весь честной народ вместе с ней и танцует и радуется. С Дед Морозом она Новый год несет в хороводах, в песнях, с подарками».

Замолчал надолго Ваня. Слушала Снегурочка трепетно. Вздохнул он, отвел голову в сторону, продолжил глухо.

«Но не вечно быть белоснежным дням. Поднимается солнце красное, припекает землю застывшую, обещая тепло и радости. Тает снег в полях, ручейки бегут, и весна стучится по капелькам, но несмело так, осторожненько, словно знака ждет… от Снегурочки.

И в один из дней, как назначит бог, покидает людей Снегурочка и уходит в лес или во поле, там ложится на землю стылую. А поднимется солнце красное, опалит лучом ее личико, и растает она, как и не было, ручейком побежит в низиночку. И волной с тех мест понесется жизнь, побегут ручьи голосистые, прилетят птицы заморские, запоют свои песни звонкие, и листочки на ветках вырастут, и цветы из земли потянутся. Вот такая судьба у Снегурочки».

— Мне растять положено, Ванечка?

— Не бывать тому, — твердо сказал Иван, — Мы уедем в снега вечные. Где всегда мороз, где солнце нежаркое, где не тают льды белоснежные. Потому что мне не жить без тебя, Снегурочка. Без твоих глаз сереньких, без твоей улыбкой радостной. Мне и жизнь не в жизнь, коль не станет тебя. Ты подожди немного, я прихвачу вещей на дорогу, Леший нас мимо всех проведет. Ты не бойся, Снегурочка. Вот увидишь, все у нас получится, Леший так сказал.

Забежал Иван в дом, выбежал в тулупе и котомкой с продуктами, встали они на лыжи, на которых всю зиму по полям и лесу катались, и только их и видели.

Спохватились утром Марья и сельчане, набежали прихвостни лиходеевы, одно увидели — следы лыжные в лес зашли и там растаяли. И сколько самолетов не кружило по небу, сколько со спутника не высматривали, нигде Ивана со Снегурочкой видно не было.

Тайными тропами, которые не всякому зверю и ведомы, провел Леший Ивана со Снегурочкой к вечным снегам.