мотивировали саму мисс Брюс. Она чувствовала себя обязанной перед астрономами, чьи заявки опоздали к рассмотрению.

«Мой дорогой профессор, – написала она Пикерингу 10 февраля 1891 года, – я очень сожалею, что поток заявок не прекращался до самого 10 января, когда было написано ваше письмо, и мне очевидно, что наряду с добром мы наделали вреда, поскольку эти люди разочарованы, а может, даже убиты горем – пусть в действительности и безосновательно». Мисс Брюс настаивала, чтобы Пикеринг отобрал еще одну группу астрономов, чьи проекты она могла бы поддержать.

Все это время щедрое пожертвование Гарварду от мисс Брюс лежало в банке неиспользованным в ожидании прибытия заготовок для линз из Парижа. Запросы Пикеринга к стекольщику Мантуа оставались без ответа, так же как письма и телеграммы от Кларков. Через полтора года мисс Брюс прокляла «этого несчастного лодыря Мантуа» и пожалела об отсутствии возможности высказать все ему лично в уверенности, что владеет французским «как минимум не хуже него».

Весной 1891 года, почти через два года после того, как Пикеринг заказал линзы, выяснилось, что Мантуа даже не приступил к изготовлению стекол.

«Я буду рада не меньше вас, когда заготовка прибудет и Кларк сочтет ее подходящей, – сочувственно написала мисс Брюс 9 апреля. – Потерпите еще немного – может быть, еще года два или около того, – ведь что такое два года по астрономическим меркам?»

Уильям Пикеринг, назначенный первым директором южного филиала Гарвардской обсерватории, добрался до Арекипы в январе 1891 года. Он рассматривал свое прибытие как основание династии. Его брат уже правил привычным царством северного неба из Кеймбриджа, а здесь, ниже экватора, Уильям займется исследованием не столь известных небес и добудет собственную славу. Правда, на данный момент под его началом находились всего два помощника-астронома, но он предполагал, что необходимость увеличить штат в Перу станет очевидной, как только закончится сезон дождей и начнутся наблюдения.

Прежде всего Уильяму было нужно арендовать или купить землю в краях, разведанных братьями Бейли. Солон и Рут Бейли собирались уехать домой и освобождали свой съемный дом в Арекипе, который могли занять Пикеринги. Уильям приехал со своей женой Анной, двумя малышами, Вилли и Эстер, овдовевшей тещей – Элизой Баттс из Род-Айленда, и няней. Чтобы разместить свою семью должным образом, он использовал $500, отпущенные ему на приобретение земли, в качестве первого взноса за дорогую недвижимость. Там он начал строительство нескольких капитальных помещений для телескопов, а также просторной гасиенды с комнатами для прислуги и конюшней. В феврале, прожив там всего несколько недель, Уильям телеграфировал Эдварду: «Вышли еще четыре тысячи».

В телеграммах и суровых письмах Эдвард настаивал, чтобы Уильям был более экономным. Кроме того, старший брат постоянно напоминал младшему, чтобы тот занимался съемками. Мемориал Генри Дрейпера ожидал новых фотографий спектров южных звезд. Почему Уильям не пользуется телескопом Бейча, уже установленным на месте, пока идет строительство помещений для трех дополнительных телескопов, привезенных им в Перу? (За сопоставимый срок во время первой экспедиции 1889 году Бейли сделал около 400 снимков.) В апреле Уильям наконец послушался, но по-прежнему ничего не присылал в Кеймбридж. В августе Эдвард досадовал: «Я очень рад, что у тебя 500 снимков, но мне крайне жаль, что они не здесь. Очень волнуюсь, как бы из-за какой-нибудь ошибки в инструкциях они не оказались никуда не годными».

Никогда Уильям не был так счастлив, никогда ему не выпадало лучшей видимости – таким термином астрономы характеризуют атмосферные условия. Ему нравился чистый неподвижный воздух в Андах, позволявший с небывалой четкостью различать подробности на поверхностях Луны и планет. Хотя ни одна гарвардская программа исследований, намеченная для Перу, не была сосредоточена на Солнечной системе, планеты поглотили все внимание Уильяма чуть ли не в ущерб фотометрии и спектроскопии. Несмотря на свое прежнее увлечение фотографической техникой, в Арекипе Уильям снова вернулся к визуальным наблюдениям. Часовой механизм 13-дюймового бойденовского телескопа, через который он снимал затмение в Калифорнии, был поврежден при перевозке на юг, и телескоп стал временно непригоден для фотосъемки с длительной выдержкой. Пока не привезли запчасти, Уильям считал себя вправе наслаждаться тем, что можно было увидеть глазом. У телескопа был переставной объектив, благодаря которому он одинаково подходил для глаза и камеры. Даже после починки телескопа, когда он был готов к съемкам спектров самых ярких звезд, Уильям предпочитал смотреть в окуляр и зарисовывать картины Марса.

Пока Уильям манкировал своими обязанностями в Перу, Мантуа в Париже отдавал приоритет другим заказам на линзы и откладывал гарвардский. Мисс Брюс уполномочила Кливза Доджа, старого друга ее семьи, проживавшего во Франции, навестить стекольщика в надежде заставить его приступить к работе над телескопом.

«У нас не вышло, – сообщала мисс Брюс Пикерингу 1 октября 1891 года, – решительно ничего. Примите мои соболезнования. Объявилась очередная причина задержки – наверное, когда придут эти заготовки, вы поседеете, а я… Я упокоюсь на Гринвудском [кладбище]. Но прочтите письмо мистера Доджа».

Вложенное письмо содержало пересказ задушевного получасового разговора, в ходе которого месье Мантуа объяснял мистеру Доджу «тайны кронгласа и флинтгласа, для производства и обработки которых – чем он, надо полагать, и занимается – необходимо быть прямо-таки алхимиком». Это, в общем-то, не было преувеличением. Для телескопных линз требовалось стекло из материалов наивысшего качества, составленное по секретным рецептам и неделями варившееся при температуре свыше 1000º в охраняемых цехах. Термины «кронглас» и «флинтглас» обозначали два основных типа стекла, различавшихся тем, что в последнем было больше свинца. По отдельности из кронгласа и флинтгласа получались линзы, собиравшие свет с разной длиной волны в разных фокальных точках, из-за чего возникало искажение цвета – так называемая хроматическая аберрация. Однако, взятые вместе, кронглас и флинтглас корректировали друг друга. Как продемонстрировал в начале XIX века Йозеф фон Фраунгофер, «дублет» из выпуклой кронгласовой линзы и вогнутой флинтгласовой помогает улучшить фокусировку.

«Беда с изготовлением линз, – продолжал Додж свой отчет для мисс Брюс, – по-видимому, в том, что во время отжига и закалки даже наилучших образцов часто случаются неудачи, которые не способно предсказать никакое человеческое разумение». Мантуа промучился несколько месяцев с 40-дюймовой линзой, заказанной другим университетом, и все еще не может сказать наверняка, когда он выполнит гарвардский заказ, при всем желании. Додж дословно воспроизвел мольбу стекольщика: «Месье Мантуа говорит: "Поймите, я заинтересован в завершении работы не меньше всех, ведь мне не заплатят, пока все не будет закончено, но я не могу послать то, что не отвечает требованиям идеально. Кроме того, я постоянно беспокоюсь по поводу отжига отливок; я провел к своей постели трубы, чтобы среди ночи узнавать, не остыли ли печи; а если хоть один из дежурных уснет, это будет стоить мне бесконечных хлопот и расходов"». Додж покинул фабрику Мантуа с убеждением, что никакая производственная работа «не связана с таким риском неудачи, как изготовление стекол для телескопов».

Составив классификацию 10 000 звезд, Мина Флеминг обратила свои организационные способности на упорядочение все умножавшихся и умножавшихся фотопластинок. Мириады снимков заполонили полки и шкафы как в кабинетах расчетчиц, так и в библиотеке. Она подозревала, что им скоро не хватит места в здании обсерватории. Пока же она делила их по телескопам и по типам – снимки-карты областей небесной сферы, группы спектров, отдельные яркие спектры, снимки траекторий звезд и т. д. – каждый негатив в коричневом бумажном конвертике, на каждом конвертике обозначены номер, дата и другие характеристики, продублированные на каталожных карточках. Она не складывала пластинки стопками, а ставила на ребро для облегчения доступа. Необходимость достать из архива ту или иную фотопластинку возникала ежедневно, по мере того как сотрудники исследовали, измеряли, обсуждали и производили расчеты, получив очередную новую партию снимков. Например, когда миссис Флеминг попадался спектр, казавшийся характерным для переменной звезды, ей уже не нужно было ждать будущих наблюдений, чтобы подтвердить свою гипотезу. Теперь подтверждением ей служили прошлые данные. Достаточно было обратиться к архиву, найти снимки соответствующей области неба, выбрать из пачки нужные фотопластинки и сравнить теперешнее состояние звезды с тем, как она выглядела раньше.

«Итак, у вас под рукой готовый к употреблению, – отмечала миссис Флеминг, излагая свой метод, – материал, которого при визуальном наблюдении пришлось бы дожидаться». Дожидаться долго, возможно до бесконечности. Более того, снимки были лучше всякого отчета о прямом наблюдении, так как «в случае с наблюдателем приходится верить его описанию на слово, тогда как здесь перед вами фотография, на которой каждая звезда говорит сама за себя и которую в любое время, сейчас или потом, через