Когда я все это сообразил, моей первой реакцией было вернуться в оффис Сэма и рассказать о своей находке лейтенанту Санчесу. Я даже повернулся и увидел через дверь, как агент Фаррел разговаривает по телефону, а Санчес что-то доказывает Сэму. Но я засомневался. Во-первых, эта находка сама по себе стоила мало. Она становилась важной уликой, только если поверить моим объяснениям насчет необычного поведения компьютера сегодня утром — а почему полиция будет мне верить? Во-вторых, один отпечаток чьего-то пальца на моем компьютере еще ничего не значит — моих собственных отпечатков на компьютере куда больше. Уборки, хоть и очень тщательные, проводились в нашем помещении по пятницам, а сегодня была среда — кто-то вполне мог побывать в нашем отделе с того времени. И, самое главное, Санчес, как и ФБР-овцы, уверен в том, что преступник найден, и новые улики, не подходящие к этой версии, его не обрадуют, совсем наоборот. Я, правда, не допускал, что американская полиция пойдет на намеренное уничтожение нежелательных улик — ну, а вдруг?

Из этого следовало, что отпечаток пальца настоящего взломщика надо было, на всякий случай, сохранить в своем распоряжении. И, по счастливой случайности, как раз сейчас я мог это сделать.

— Послушай, — сказал я молодому полицейскому, который тем временем встал на ноги и перешел к обработке монитора, — похоже, сегодня я уже тут работать не буду. Наверное, Фрэнк, — я нарочно назвал лейтенанта Санчеса по имени, словно речь шла о хорошем приятеле, — захочет поговорить со мной подольше. Ты не против, если я заберу свою сумку?

— Давай, — беспечно откликнулся парнишка, не отрываясь от работы.

Я протянул руку и снял с крючка, привинченного к стенке кубика, наплечную сумку, которую, как обычно, повесил туда утром. Помимо всякой мелочи вроде бумаг, карандашей и расчесок, в сумке лежал так называемый ноутбук — портативный компьютер со складывающимся плоским экраном, изящная вещица размером с большую книгу и стоимостью в две тысячи долларов. Ноутбук был совсем новый. Еще пару месяцев назад я бы не смог и мечтать о таком красавце. Но теперь, имея в запасе пятьдесят тысяч, я решил, что можно себя побаловать и завести ноутбук для домашнего пользования. Вот только оставлять такую ценность в квартире с очень ненадежным замком я не хотел. Поэтому со дня покупки ноутбук всюду путешествовал со мной в моей неразлучной сумке.

Я вытащил ноутбук из сумки. К нему, на гибком трехфутовом кабеле, был присоединен ручной сканер — штуковина вроде насадки на шланг пылесоса, только там, где у насадки широкая и сплющенная щель, у сканера просвечивала тонкая полоска стекла. За стеклом были расположены оптические датчики. С их помощью сканер различает более темные или более светлые участки на любой поверхности, в том числе и на листе бумаги. Достаточно провести стеклянную полоску, скажем, по странице книги, и сканер автоматически запоминает эту страницу целиком как картинку и переводит ее в электронный файл. Сканер был не мой, а казенный — мы использовали его для работы с архивами по зарплате, — но вчера я взял его домой, чтобы скопировать понравившийся мне орнамент на расписной бумажной салфетке, которую прихватил однажды из мексиканского ресторана. Вот это и была моя счастливая случайность.

— Черт, — сказал я полицейскому, — я чуть было сканер не стащил. Вот было бы делов, как ты думаешь?

— Не беда, — взглянул он мельком на ноутбук с присоединенным сканером, — отключай его и давай мне. Я его обработаю, когда с монитором покончу.

Я начал, вроде бы, отвинчивать крепление кабеля, но потом вместо этого включил ноутбук — слава Богу, батарея была заряжена, — и медленно провел полоской сканера буквально в двух-трех миллиметрах над кнопкой с отпечатком. Парнишка, по-прежнему занятый монитором, ничего не заметил. Изображение отпечатка тут же высветилось на экране ноутбука — качество было вполне приличным. Я свернул изображение в файл и засунул его поглубже в память ноутбука. После этого я отвинтил кабель полностью и положил сканер на стол, поближе к полицейскому.

— Спасибо, Лио, - пробурчал тот. — Ну что, больше ты ничего не украл?

Маленькая удача со сканером несколько меня приободрила, и я ответил с тем, что, должно быть, и называют юмором висельника:

— Говорят, что украл.

— Много? — поинтересовался полицейский.

— Полтора миллиона, - честно ответил я.

— А кто говорит?

— Твой босс, Фрэнк Санчес.

Полицейский внимательно посмотрел на меня, и сказал:

— Лио, ты только не обижайся… Ты старше меня, и образование у тебя есть, и человек ты неглупый. Но я тебе скажу, как есть — на полтора миллиона тебя не хватит.

И не успел я удивиться, откуда этот совсем молодой парнишка так хорошо разбирается в человеческой натуре, лейтенант Санчес уже призывно замахал мне рукой с порога оффиса Сэма.

— Ну вот, — жизнерадостно сообщил мне Санчес, — мы с ребятами обо всем договорились. Америка, как вы, Лио, уже знаете, страна беспредельных возможностей. Поэтому мы предлагаем вам на выбор: или вы соглашаетесь добровольно поехать со мной и этими джентльменами к ним в оффис, или я вас задерживаю до тех пор, пока они получат ордер на ваш арест, после чего мы опять-таки направляемся к ним. Что вы предпочитаете?

На мой взгляд, особой разницы между обоими вариантами не было. Но я уже знал, что, как говорят американцы, подвох всегда в подробностях. Эта поговорка особенно подходит к их невероятно запутанной юридической системе, в которой без адвоката обойтись невозможно. Поэтому я спросил, обращаясь ко всем представителям закона сразу:

— Могу я посоветоваться со своим адвокатом?

— У тебя в Тусоне есть свой адвокат? — удивленно спросил Сэм, опередив лейтенанта Санчеса, который явно хотел задать тот же самый вопрос.

— Да, — с гордостью ответил я. — Стьюарт Розенбергер.

— Ах, Розенбергер, — протянул агент Фаррел и посмотрел на Чена. Тот пожал плечами. — Ну, что ж, позвоните ему.

Я познакомился со Стьюартом Розенбергером довольно странным образом — в кондитерском магазине. Вскоре после моего приезда я обнаружил на улице Бродвей — в Тусоне тоже есть свой Бродвей — на пересечении с Генри-роуд, небольшое заведение под названием «Шок-энд-Лат». Там продавали шоколад любых сортов и в любом воплощении — конфеты, плитки, пирожные, горячий шоколад и так далее. А так как мало что может сравниться со вкусом черного горьковатого шоколада, в который окунается палочка из хрустящего сладкого теста, я иногда позволял себе после работы съездить в этот магазин и полакомиться. Однажды я отхлебнул больше, чем нужно по-настоящему горячего шоколада, и, не сдержавшись, произнес несколько энергичных, но, слава Богу, достаточно пристойных слов по-русски. И вдруг владелица магазина, немолодая, но миловидная дама обратилась ко мне на вполне приличном русском языке. Оказалось, что мама у нее была из России, отец из Польши, а сама она родилась в Израиле, куда семья эмигрировала еще до войны. Мы немножко поговорили о том, о сем, и она, посетовав, что в Тусоне очень немного людей, говорящих по-русски, предложила заходить почаще. В какой-то заход она и познакомила меня со своим приятелем Стьюартом, который тоже любил шоколад.