делал, я сначала выпил полшкуры медовухи", — шипел отец, ворча каждый раз, когда Дрем прокалывал плоть и протыкал кожу.

Тихо, — прошептал Дрем, вытирая свежую кровь и сосредотачиваясь на наложении швов. Это занятие доставляло ему удовольствие, он находил его захватывающим, видя, как плоть стягивается. Было что-то привлекательное в упорядоченности стежков, и что-то прекрасное в том, что это действие помогало телу исцелять себя, позволяло плоти и коже снова срастаться.

Когда Дрем закончил, он сел поудобнее, улыбаясь своей работе. Его отец повернулся, чтобы осмотреть его, и одобрительно кивнул.

Когда решишь покончить с охотой, из тебя выйдет отличный целитель, — сказал он. Или, может быть, швея". Его губы искривились в улыбке.

"И что теперь? спросил Дрем.

Мы могли бы хромать домой, в нашу хижину, — сказал Олин, — но какой в этом смысл, когда у нас есть еще целая куча ловушек в тех предгорьях?

'Смысл?' сказал Дрем, подняв бровь. 'Я полагаю, это избежать смерти от гигантского медведя'.

'Ага.' Его отец рассмеялся. 'И это хорошая мысль. Но этот медведь уже давно должен был уйти. В том лосе, которого он завалил, достаточно еды, чтобы хватило на десять ночей. Он погнался за нами только потому, что подумал, что мы можем откусить кусочек его ужина".

В этом была логика, а логика Дрему нравилась. Более того, логика была тем ритмом, по которому он шел по жизни. Но воспоминания о медведе, его когтях и зубах все еще были живы в его памяти.

И нам нужно продать эти шкуры, если мы не хотим голодать всю зиму", — добавил Олин. Мы не фермеры, у нас нет урожая, чтобы продержаться".

Дрем посмотрел на предгорья и горы за горами, сплошные плиты тьмы, так как ночь опустилась на них, как саван.

'Тогда возвращаемся в лагерь'. Он кивнул.

'С первыми лучами солнца', - сказал Олин.

Они расположились у костра, переодевшись в высохшую одежду, но все это время Дрем мысленно перебирал в памяти нападение медведя. Он много лет путешествовал и жил в Диких землях вместе со своим отцом, и ему была не чужда жестокость Изгнанных земель и их кровожадных хищников. Стаи волков, кровососущие летучие мыши — однажды он даже видел дрейга. Но никогда еще он не сталкивался с чем-то, что подействовало бы на него так, как этот белый медведь. Он застыл от страха. Но было и уважение: за ошеломляющее величие его силы и за его несгибаемую волю. Любое существо, сделавшее своим домом дикую природу Запустения, было силой, с которой приходилось считаться.

Он подумал о своем отце, стоявшем над ним, когда медведь бросился на него.

И мой отец не так уж отличается от этого медведя. Он тоже неукротим.

Спасибо, — прошептал Дрем.

Что? Олин хрюкнул, повернувшись к нему спиной. Дрем думал, что он спит.

Я сказал, спасибо. Ты спас мне жизнь".

'Ну, я твой отец. Это моя работа".

Жизнь и смерть — это не шутка", — пробормотал Дрем.

Его отец перевел взгляд на сына, его лицо было глубоко изрезано, все в темных бороздах и тенях в мерцающем свете камина.

'Нет, ты прав.' Он сел, подтянул колени к груди. По правде говоря, в этой жизни я не так уж много сделал правильно. Привязанность к твоей маме была одной из них. Ты — другое, Дрем; единственное хорошее, что у меня осталось. И будь я проклят, если позволю чему-то отнять тебя у меня. Во всяком случае, не без борьбы".

Дрем почувствовал всплеск эмоций при этих словах отца. Они оба были практичными людьми, оба смотрели на жизнь логически, редко поддаваясь эмоциональным проявлениям. Они оба не любили длинных слов и долгих разговоров, и Дрем никогда не слышал, чтобы отец говорил ему что-то подобное.

Может быть, потому что смерть была так близка. Сегодня утром мы оба смотрели ей в лицо.

Его голос не подчинялся, когда он пытался говорить. Он кашлянул, прочистил горло.

Я хотел бы вспомнить больше о Маме, — сказал он. Если я хорошенько подумаю, то смогу увидеть ее лицо, ее глаза. Ее улыбку. Но как бы я ни старался, я не могу вспомнить ее голос".

Огонь потрескивал между ними — единственный звук, когда Олин смотрел в пламя.

Ее голос был прекрасен, — в конце концов сказал он. Как река для иссохшего человека. По крайней мере, для меня". Он улыбнулся про себя. Она много смеялась и мало плакала. Она любила хорошо пошутить. Бывало, она падала со стула, когда смеялась так сильно". Он пожал плечами и наконец посмотрел на Дрема. Она очень любила тебя.

Как и я ее.

Его воспоминания о маме были смутными и полустертыми, как фигуры в тумане.

Длинные темные волосы, смеющиеся глаза.

Обрывочные воспоминания мелькали в его голове. Песня, напеваемая ему на ухо, крепкие объятия. Другое лицо, женщина, высокая, светловолосая, с палкой в руке, наклонившаяся, чтобы поднять его. Башня на холме.

Дрем был совсем маленьким, когда умерла его мама, ему было три или четыре лета, но он помнил, что она заставила его почувствовать: теплое сияние в груди, окантованное тоской утраты.

Безопасность и любовь — вот что я чувствую, когда думаю о ней.

Я ненавижу Кадошимов", — прорычал Дрем.

Олин просто смотрел в пламя, его глаза блестели от отраженного света огня.

'Почему она должна была умереть? Почему Кадошимы убили ее? сказал Дрем, скорее себе, чем своему отцу, но Олин посмотрел на него.

'Потому что этот мир суров и жесток', - вздохнул Олин. Этот белый медведь, ничто другое, с чем ты когда-либо сталкивался, не сравнится со злобой, которую Кадошимы питают к нам, к человечеству. Они — зло во плоти".

Дрем ненадолго задумался над этим; между ними воцарилось молчание.

Кадошим и Бен-Элим, древние враги, ведущие свою вечную войну друг против друга.

В костре потрескивал и вспыхивал уголек.

Если это кадошимы убили мою маму, — сказал он в конце концов, — почему ты так ненавидишь Бен-Элимов, ведь они охотятся на кадошимов?

'Да, полагаю, для тебя это не имеет смысла'. Он нахмурился в темноту. Я не люблю говорить об этих вещах, уже много лет я пытаюсь оставить их позади, выстроить для нас жизнь, свободную от их пятен и влияния. Разговоры об этом только раскапывают обиду, которую я долгое время хоронил". Олин вздохнул. "Но, всегда вопросы". Он глубоко вздохнул. Итак. Я отвечу тебе, и тогда, возможно, ты дашь мне немного покоя. Бен-Элим действительно охотятся на Кадошимов, это их древние враги. Но именно Бен-Элим замышляли и интриговали, чтобы Кадошимы вошли