— Ай, оставьте. Не пугайте парнишку. Он и так уже два раза обосрался.

Стражники заржали.

— Кто-то должен переучивать дикарей в христиан.

Спонг вытащил из седельной сумы кожаную фляжку и бросил стражнику:

— Это лучше для сугреву, чем жаровня.

— Проезжайте! Эй, парень, если тебя будут есть, смотри, чтоб хоть не всего сразу!

Около часа они ехали в молчании. Встало солнце, отбрасывая длинные тени на увлажненные росой луга. Скоро на небе остались лишь самые яркие звезды и планеты. У ручья путники спешились, чтобы напоить лошадей.

Балти был как в тумане. Его разбудили, вытащили из теплой постели, сделали соучастником убийства (разве что Маркл до сих пор держится на плаву в Эндикоттовом колодце), его похитил головорез по имени Спонг (или Ханкс). Насмешливый вопрос стражника отдавался эхом у Балти в голове: «Чем ты вообще думал, когда соглашался?» И правда, чем? Чем, ради всего святого, думал он, Балти, принимая это проклятое поручение Даунинга?

Спутник Балти протянул ему кусок вяленого мяса:

— Ешьте. Вам нужны силы. Нам предстоит долгий путь.

Мясо напоминало сапожную кожу. Этот вкус был Балти отчасти знаком. Однажды, в дни крайней нищеты, он сварил из старых туфель отвратительный бульон.

— Так как же вас зовут?

— Раньше звали Спонг. Прекрасное имя. Плантагенет Спонг. Такое враз не выдумаешь.

— А я как должен вас звать? — раздраженно спросил Балти.

— Как хотите.

— Тогда я буду звать вас Вельзевул. Весьма уместное имя, ибо я оказался в аду. — Балти застонал. — За что меня карают так жестоко? Неужели мои грехи столь тяжки?

— Мужайтесь. Смотрите. — Спонг указал на фиолетовые крокусы, пробившиеся сквозь талую землю. — Прекрасный весенний день в Новой Англии. В аду вы таких красивых цветов не найдете.

Балти уныло смотрел на крокусы. Они его не утешали.

— Балтазар де Сен-Мишель — такое имечко не часто встретишь. Вы католик?

— Гугенот. Наполовину француз, по отцу. Он… но ведь вы и так все про него знаете. Скажете, нет?

— Только то, что он водит весьма изысканную компанию. Чего стоят одни Генрих Четвертый и Людовик…

— Да-да. Забудьте об этом.

— Это хорошо, что вы не папист. Католиков тут ненавидят почти так же сильно, как квакеров. Не знаю, как отнесутся к гугеноту. — Он протянул Балти руку. — Ханкс. Хайрем Ханкс к вашим услугам.

— Так вы, значит, в самом деле человек Даунинга?

— А что я, по-вашему, тут делаю?

— Понятия не имею. И уж точно не знаю, что я сам тут делаю.

— По всей видимости, предаетесь жалости к себе. «Когда, в раздоре с миром и судьбой, / Припомнив годы, полные невзгод, / Тревожу я бесплодною мольбой / Глухой и равнодушный небосвод…»[18]

— Что это?

— Шекспир. Я часто его читаю, когда у меня тяжело на душе. Попробуйте.

— Мне сейчас как-то не до Шекспира.

— Tant pis[19]. В другой раз. Нам пора двигаться. Эндикотт вышлет за нами погоню. Вранья, что я им наплел, — про то, что везу вас в Пункапог учить дикарей, — надолго не хватит.

Они запрыгнули в седла и поехали дальше. Ханкс покинул тропу и углубился в лес. Балти никогда не бывал в таком густом лесу. Утреннее солнце, хоть и яркое, едва проникало в толщу листвы. Балти казалось, что за деревьями прячутся раскрашенные дикари. Он старался держаться поближе к Ханксу.

Они ехали весь день и большую часть ночи. Ханкс отказывался делать привалы и останавливался только напоить лошадей. Балти так устал, что чуть не упал с лошади. Ханкс привязал его к седлу.

— Ну вот, теперь вы у нас Одиссей. — (В лесу прокричала сова.) — А вот и сирены манят.

Откуда этот разбойник с большой дороги знает Шекспира, tant pis и Одиссея?

— Я не чую ног, — простонал Балти.

— Мы отдохнем на рассвете.

— Это пытка.

— Право, мистер Сен-Мишель, если вас начнут пытать обитатели этих лесов, вы будете мечтать о своем теперешнем положении.

— Вы совсем как тот ужасный конюх в Бостоне. В Лондоне мне сказали, что с дикарями положение давно улажено. Неужели все, что мне говорили, было обманом?

Они продолжали свой путь через лес. В конце концов они вышли к нагромождению скал у ручья. Лошадь Ханкса заржала и встала на дыбы. Ханкс поймал поводья и удержал ее. Лошадь Балти тоже нервничала.

— Тихо, — сказал Ханкс.

— Почему?

— Кугуар.

— Что?

— Горный лев.

— Лев? Господи Исусе!

— Ш-ш-ш!

Ханкс вытащил пистоль. Ствол блестел в лунном свете.

Рев раздался совсем близко, напугав лошадей. Лошадь Балти встала на дыбы и хотела понести, но Ханкс крепко держал поводья. Балти неловко цеплялся за седло.

Ханкс выстрелил в воздух. Струя желтых искр улетела в темноту фонтаном огня. Ноздри Балти заполнил едкий пороховой дым. Лошади яростно брыкались. Ханкс успокоил их, что-то приговаривая, и путники двинулись дальше, в Хартфорд.

Пипс никак не мог понять, почему герцог Йоркский, он же верховный лорд-адмирал Англии, и Даунинг так безмятежно смотрят на перспективу новой войны с Голландией. Должны же они знать, что английский флот не готов. Снова и снова, рискуя показаться навязчивым, Пипс при каждом удобном случае пытался раскрыть им глаза на эту неприятную, но неумолимую истину.

Даунинг в это время приехал в Лондон из Гааги, чтобы посовещаться с герцогом. Пипс решил, что обязан вызвать Даунинга на разговор. Удобнее поговорить с ним, чем с братом короля. Делопроизводитель Морского ведомства быстро двинулся в Уайтхолл, в резиденцию Даунинга.

Но того не оказалось дома. Его секретарь Флотт сообщил Пипсу, что лорд скоро вернется. Пипс и Флотт были старые знакомые и обожали обмениваться сплетнями, особенно о любовницах высокопоставленных людей.

Оба чрезвычайно интересовались личностью леди Каслмейн, фаворитки короля Карла, и были прямо-таки влюблены в нее. Она родила королю уже пятерых бастардов (иные утверждали, что шестерых). Она была столь плодовита, что король учредил в уайтхоллском дворце детские для выводка своих незаконных отпрысков. Нельзя сказать, чтобы подобный оборот радовал супругу короля, Екатерину Брагансскую. А недавно поползли слухи, что леди Каслмейн тайно перешла в римскую веру. Пипс и Флотт с величайшим упоением обсуждали новость. Уж этому-то королева, ревностная католичка, должна обрадоваться!